Елена Якович - Дочь философа Шпета в фильме Елены Якович. Полная версия воспоминаний Марины Густавовны Шторх

Для Томска природа уготовила на земле прекрасное место, но, кажется, что чем лучше место, тем более его умеют загадить. Свой скромный Енисейск с безмерными просторами небес и массами воды иной раз вспоминаю не без сердечной тоски…

Люблю тебя, почитаю тебя и не хочу расставаться с этой жизнью, не повидав и не расцеловав тебя.

Преданный тебе до последнего конца, твой Густав.

Но свидеться им не пришлось. Папе оставалось жить немногим больше года. А Балтрушайтис в апреле 1939-го уехал из Москвы во Францию послом независимой Литвы; через несколько месяцев Литва перестала быть независимой и была поглощена страной, ставшей для него второй родиной; ему еще суждено было увидеть Париж, оккупированный немцами; он умер в январе сорок четвертого, чуть-чуть не дожив до освобождения Парижа…

Между тем мама уезжала из Сибири до лета. А я на неопределенный срок. Я вышла замуж за Сережу Шторха.

Сережа Шторх был другом Константина Михайловича Поливанова, в домашнем обиходе Кота Поливанова, мужа моей старшей сестры Маргариты. С Котом Поливановым Сережа Шторх дружил с приготовительного класса гимназии. В их доме мы и познакомились. Ему было около тридцати, незадолго перед тем он окончил какой-то технический институт, проработал два-три года на Кузнецкстрое, потом приехал в Москву. Он, что называется, давно ухаживал за мной. И когда я была в Томске, мы с ним переписывались и уже в письмах перешли «на брудершафт», стали писать «ты» друг другу, но я ему положительного ответа здесь не давала. У меня на примете был скорее другой – писатель, мы с ним были почти что помолвлены. Но наши отношения постепенно заходили в тупик, это видели все домашние, хотя порвать казалось неудобным ни мне, ни ему – вроде бы слово дали. Сережа Шторх сказал моей маме, что, сколько бы это ни продолжалось и чем бы ни кончилось, он будет меня ждать. Ждать ему пришлось, слава богу, недолго. Я вернулась из Сибири, совершенно разочаровавшись в этом писателе. И у нас довольно быстро пошли личные отношения с Сережей Шторхом, который, кстати говоря, пока я была с папой в Енисейске, а потом в Томске, жил у нас в квартире в моей комнате. Просто потому, что он был хорошим знакомым и другом всем, а ему в Москве негде было жить, и ему как бы сдали в Брюсовском комнату. Когда я приехала, он жил с нами. Только он перешел тогда в мамину комнату, мама – в столовую, а мою комнату вернули мне. И вот на этой ноте мы женились с ним.

А женитьба происходила так. В то время венчаться можно было, только уехав куда-нибудь в провинцию и скрываясь, так же как и все церковные обряды надо было прятать, чтобы, не дай боже, не узнал профсоюз или кто-нибудь там еще. Кто яйца красил на Пасху – это тоже скрывалось, что уж там говорить о венчании. Так что мы пошли с ним в загс. А в загсе ситуация была такая. Одна комната большая, там несколько столов. За одним столом отмечают молодоженов, за другим – рождение ребенка, за третьим – развод, за четвертым – смерть. И вот надо не ошибиться, подойти к правильному столу. Но так как дело было в январе и все посетители в верхней одежде, то было несколько жарко. Можно лишь расстегнуть пальто, распахнуть немножко. А чтобы нарядиться, надеть что-нибудь необычное – даже не приходило в голову. Расписались, и все.

Единственное было для меня приключение во время этой «церемонии». Наступила глубокая пауза, когда спросили: «Фамилию будете менять или нет?» Мы никогда на эту тему с Сережей не говорили. Но я знала, что мне очень не хотелось менять папину фамилию, а Сережа, конечно, очень ждал и надеялся, что я сменю. Я подумала о двойной фамилии. Но сами понимаете, если моя девичья фамилия Шпет, а предполагаемая Шторх, то быть Шпет-Шторх или Шторх-Шпет – это совершенно невозможно, это скорее напоминало модных в то время клоунов, Пат и Паташон, чем какую-то человеческую фамилию. Ну вот, и когда мне задали этот вопрос, произошла некоторая пауза. Я так и почувствовала напряжение у Сережи в глазах. И все-таки сказала: «Я меняю фамилию». Такой вздох облегчения сразу… Я встретила такую благодарную улыбку, которую, по-моему, помню до сих пор. Но мне это было нелегко.

Несмотря на то, что Шпет была тогда криминальная фамилия. Гучковы – еще более криминальная. А Шторх – нейтральная, хотя и немецкая. И был какой-то там далекий Сережин предок, приехавший из Германии немец, который, как Ленский, получил образование в немецком университете и прибыл в туманную Россию жить. И вот таким образом фамилия образовалась. Моя фамилия до сих пор Шторх, больше я ее не меняла.

Мужа моего все домашние стали звать Сережа Большой в отличие от брата – Сережи Маленького.

Когда уже вечером пришли какие-то гости и мы сели за праздничный стол, чтобы выпить шампанского, мама совершенно неожиданно для меня вдруг принесла хорошо мне знакомые голубые бусы Комиссаржевской, те самые, которые в свое время умирающая тетя Вера завещала передать Наташе Гучковой. И вдруг мама мне дарит вот эти лунного камня бусы, которые я знаю с моего раннего детства как мамины любимые, потому что это были бусы Комиссаржевской. Правда, сейчас они у меня в таком коротком виде, время и их не пощадило. А были гораздо длиннее, мама их носила в два оборота вокруг шеи, есть даже где-то на фотографиях…

Папа знал о том, что я собираюсь выйти замуж, и я ему, помню, послала телеграмму:

Вспомни меня 26.

И в ответ получила телеграмму такого содержания:

Вспоминаю весь день тчк случая похищения девочки аистом не помню тчк бывало обратное.

Потому что по-немецки Шторх значит «аист». Вот такую милую телеграмму от папы я получила уже в Питере, куда мы на неделю отправились с Сережей в свадебную поездку. Это был январь 1937 года, конец января.

Перед самым нашим возвращением в Москву случилась со мной одна ужасная вещь.

За неделю до этого, во время записи в загсе, которая длилась ровно одну минуту и в результате мы стали мужем и женой, мы сидели по одну сторону стола с Сережей, а по другую сторону – секретарша, которая записывала. И вдруг он под столом меня берет за руку. Я думаю: «Ну что за нежности неуместные!» и хотела выдернуть руку. Но оказалось, что Сережа под столом надевает мне на палец кольцо… И вот в последний наш питерский день мы до самого закрытия были в Эрмитаже. Вернулись в номер поздно, и вдруг я обнаруживаю, что у меня на пальце нет кольца. А оно мне было великовато, я его вечно все время подправляла. И у меня остался какой-то шок на всю жизнь.

Потерянное кольцо – ужасно! Я помню, что когда снова приехала к папе в Томск, уже без кольца, рассказала ему, и папа сказал: «Как нехорошо!» И был прав. Мой первый брак оказался очень коротким и оборвался трагически.