Джеймс Донован - Незнакомцы на мосту

Несколько дней спустя мой банк (Ферст нэшнл сити банк) известил меня о получении 3471 доллара 19 центов от г-жи Эллен Абель из Лейпцига. Я послал телеграмму господину Фогелю, в которой сообщил о получении первой суммы в счет моего «символического гонорара».

Полковник писал мне:

«Вас не должен волновать тот факт, что выслана лишь часть денег, поскольку я сам посоветовал жене послать сначала небольшую сумму, с тем чтобы убедиться в том, что перевод доходит».

Четверг, 28 июля

История этого дела была такова, что на каждый плюс приходился свой минус, и когда дела шли слишком гладко, нам следовало быть настороже. В этот день я получил неожиданное письмо:

«Мы хотим сообщить вам о том, что министерство приняло решение принципиального характера: лишить Абеля впредь привилегии вести переписку с кем-либо за пределами Соединенных Штатов Америки, в том числе с лицами, выступающими в качестве его жены и дочери».

Министерство юстиции запретило переписку Абелю, полагая, что он передает информацию Советам.

Письмо из министерства юстиции заканчивалось следующими словами: «Это наше решение основано на убеждении в том, что предоставление Абелю — осужденному советскому шпиону — возможности продолжать в дальнейшем переписку с людьми из стран советского блока не будет соответствовать нашим национальным интересам».

Этот запрет вызвал у полковника такой приступ гнева, какой не вызывало ничто другое в течение четырех лет и пяти месяцев, пока я представлял его интересы. Он отрицал выдвинутые против него обвинения и осуждал их авторов.

«Должен признать, — писал Абель, — стиль этого правительственного письма привел меня в полное восхищение. Это письмо — шедевр».

Затем Абель немного поостыл и занялся анализом.

«Создавшееся положение, помимо всего прочего, может иметь важные последствия для выплаты вашего гонорара. Я уверен, жена будет очень обеспокоена этим фактом и вполне может счесть неразумным переводить крупную сумму денег, когда она ничего не знает о состоянии ее мужа…

То, что эта мера является дискриминацией по отношению ко мне, представляется очевидным, поскольку многие из здешних заключенных переписываются со своими семьями в Европе, Латинской Америке и других странах. Я глубоко убежден, что этот запрет вызван не стремлением помешать мне передавать информацию (в конце концов, какую она могла бы иметь ценность два года спустя, или, быть может, имеется в виду информация о пополнении в американской каторжной тюрьме в Атланте?), а желанием сделать так, чтобы я не получал никакой помощи, с тем чтобы заставить меня «сотрудничать».

Вопрос о финансовой поддержке становится важным, если будет назначено новое судебное разбирательство. Отсутствие средств было бы серьезной помехой для нормальной защиты. Возможно, это одна из целого ряда причин, но, в чем бы она ни заключалась, она, по-видимому, противоречит тому соображению, в силу которого заключенным предоставляется право переписки, а именно что такая переписка имеет благотворное влияние. Насколько я могу судить по материалам газет, четверо американцев, находившихся в Китае в заключении за шпионаж, не подвергались таким ограничениям.

Я хотел бы, чтобы вы предприняли все меры, которые вы сочтете необходимыми, для отмены этого запрета, учитывая те последствия, которые он может оказать на судьбу нашей апелляции, направленной в Верховный суд. Я уверен, что вы согласитесь со мной в том, что эта необычная мера заслуживает серьезного осмысления и что в ответ на нее необходимо предпринять соответствующие шаги».

Воскресенье, 30 августа

Получив официальное указание министерства юстиции, я написал Абелю:

«По нашему закону переписка для вас является привилегией, а не правом. Я не представляю себе каких-либо практических мер, которые можно было бы предпринять в связи с этим вопросом. Вынесенное решение явно основывается на предположении, что вы поддерживали связь с помощью какого-то шифра, и, на мой взгляд, не имеет смысла пытаться поколебать это убеждение».

В ответ Абель написал самое длинное письмо за все время — целых две страницы, — в котором энергично опровергал мысль о том, что он направлял информацию в Восточную Германию. В своем опровержении он обвинял власти в лицемерии и, как я полагал, сделал ряд здравых замечаний.

«Касаясь моей переписки, мне трудно быть объективным, поскольку, вполне естественно, мне больно потерять всякую связь со своей семьей. Я не могу не думать, что эта мера принята как дополнительное наказание сверх того, что мне назначено судьей.

Как вы пишете, для заключенного переписка с семьей является привилегией. Тем не менее переписка поощряется администрацией, и это отмечено в Тюремном уставе.

Письма подвергаются цензуре, и те из них, которые имеют неподобающее содержание, возвращаются. Поскольку мои письма, отправляемые авиапочтой, находились в пути от двадцати пяти до тридцати дней, из которых не более пяти дней можно отвести на собственно пересылку, по-видимому, имелось достаточно времени для самого тщательного изучения этих писем… На основании этих данных можно сделать единственный вывод, что я не мог с помощью шифра направлять сообщение «людям в странах советского блока», поскольку все письма прошли цензуру и были отправлены. Права переписки обычно лишают за нарушение правил поведения в тюрьме.

Далее хочу отметить, что привилегия на переписку была предоставлена мне Вашингтоном вскоре после моего прибытия сюда. Те причины, на которые сейчас ссылаются власти, конечно, существовали и в то время и, безусловно, должны были иметь большее значение тогда — ведь по прошествии определенного времени они делаются менее значимыми. Я просто не могу себе представить, какую угрозу национальной безопасности могут заключать в себе сведения о моем пребывании в атлантской тюрьме, находясь в которой я не имею связи с внешним миром. В таком случае разумно будет предположить, что усматриваемая опасность (если она вообще существует!) связана с моей «деятельностью» до ареста в июне 1957 года, то есть более двух лет назад. Всякая информация такой давности уже не является информацией…

В моральном отношении это решение не может быть оправдано, учитывая широко разрекламированное утверждение правительства США в превосходстве своего образа действий по сравнению, например, с действиями китайского правительства…

Я просил бы вас заново обдумать этот вопрос и сообщить свои выводы, а также ваше мнение о том, не лучше ли будет, в случае если дело будет рассматриваться в суде, чтобы там выступал другой юрист, чтобы в отношении вас не было враждебности. Прошу вас не принять это за выражение недовольства — совсем наоборот. Я рассматриваю этот вопрос в связи с основной проблемой и не хочу доставлять вам никаких неприятностей…»