Джеймс Донован - Незнакомцы на мосту

Пауэрс писал из тюрьмы, что с ним обращаются гораздо лучше, чем этого можно было ожидать, он получает больше пищи, чем может съесть, и много спит… а также каждый день, если нет дождя, имеет возможность совершать прогулки на воздухе и даже как-то раз принял солнечную ванну.

Начальник Пауэрса, директор ЦРУ Аллен Даллес (он ушел в отставку осенью 1961 года, и его сменил Джон Маккоун), характеризовал Пауэрса как хорошего пилота, превосходного штурмана и высокопрофессионального фотографа. Шпионом он стал как бы случайно. Таким образом, в этом смысле было бы неправильно сравнивать его с полковником Абелем. Однако в последующие месяцы их имена стали упоминаться почти постоянно рядом друг с другом. Кроме того, в редакционных газетных статьях содержались обвинения, направленные против Пауэрса, что он поступил трусливо, не покончив с собой и не уничтожив свой самолет. А теперь тщательно собранные остатки У-2 были выставлены в московском Парке имени Горького как символ «американского бандитизма».

Воскресенье, 12 июня

Начиная с марта Абель прислал мне только одно короткое письмо, в котором настаивал, чтобы я постарался добиться возобновления его переписки, ибо, «кажется, имеются сведения, что Пауэрс переписывается со своей семьей». Но в этот день почтальон принес письмо от него, преисполненное волнения.

«Я получил письмо от г-на Пауэрса, отца летчика самолета У-2», — говорилось в начале письма. Затем следовали копии письма Пауэрса и ответа Абеля.

«Уважаемый полковник Абель, — писал Пауэрс-старший, — я отец Фрэнсиса Пауэрса, связанного с катастрофой У-2, происшедшей несколько недель назад. Я уверен, что вам известно об этом международном инциденте и о том, что мой сын в настоящее время задержан в Советском Союзе по обвинению в шпионаже.

Вы, конечно, поймете мое беспокойство как отца о судьбе моего сына и мое страстное желание, чтобы моего сына освободили и вернули домой. Я имею намерение просить юсу-дарственный департамент и президента Соединенных Штатов об обмене с целью освобождения моего сына. Я имею в виду, что буду настаивать и сделаю все возможное, чтобы добиться от моего правительства вашего освобождения и возвращения на родину, если власти вашей страны освободят моего сына и разрешат ему вернуться ко мне. Если вы согласны действовать в этом направлении, я был бы вам обязан, если вы сообщите мне об этом и поставите в известность власти вашей страны.

Я был бы признателен, если бы вы возможно скорее написали по данному вопросу.

(подпись)

Искренне ваш Оливер Пауэрс»

На это Абель ответил:

«Уважаемый г-н Пауэрс!

Как я ни ценю и понимаю вашу заботу о безопасности и возвращении вашего сына, я, к сожалению, должен сказать, что, учитывая все обстоятельства, вашу просьбу следует адресовать не мне. Видимо, вы должны были обратиться к моей жене. К сожалению, мне по указанию министерства юстиции не позволяют писать семье, и поэтому я не могу сообщить ей о вашей просьбе лично».

Полковник никогда не упускал случая уязвить министерство юстиции в связи с лишением его права на переписку.

В последовавшем затем письме ко мне Абель просил, чтобы я отослал копии писем адвокату его жены в Восточном Берлине Фогелю и полностью ввел в курс событий г-жу Абель.

Ранее я сообщал Абелю, что отправляюсь по делам в Европу, и это побудило его написать, что, «пожалуй, было бы полезным, если бы вы смогли встретиться с адвокатом моей жены… Он мог бы получить от вас гораздо более ясное представление о сложившейся ситуации, чем из любой переписки. Надеюсь, что у вас будет приятное путешествие».

Абель, несомненно, понимал, что теперь появилась возможность соответствующей сделки.

Я предоставил копии этих писем в распоряжение ФБР в Нью-Йорке и ЦРУ в Вашингтоне и по рекомендации правительства передал телеграфным агентствам краткое сообщение о письмах Пауэрса и Абеля. В результате эта история снова появилась на первых страницах газет под такими заголовками: «ПЕРСПЕКТИВА ОБМЕНА ШПИОНАМИ — ПАУЭРСА НА АБЕЛЯ»; «США ИЗУЧАЮТ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ОТЦА ЛЕТЧИКА». Но министерство юстиции и государственный департамент немедленно опубликовали заявление: «Комментариев нет». Тем не менее один из высокопоставленных, но анонимных источников осторожно пояснил, что имеются два обстоятельства, препятствующих такому обмену: 1) Пауэрсу еще предстоит суд по обвинению в шпионаже; и 2) русские никогда не признавали, что Абель является их агентом, не говоря уже о признании его советским гражданином. Для советского правительства вступить в переговоры об обмене Абеля было бы равносильно признанию того, что оно санкционировало проведение шпионской деятельности.

Именно поэтому Абель был недоволен сообщениями печати и послал мне по этому поводу резкую записку. Он писал:

«У меня не такое положение, чтобы проявить инициативу в отношении переговоров об обмене или участвовать в них. Я отправил копии писем О. Пауэрса и моего ответа исключительно для сведения моей жены. Я хочу, чтобы г-н Фогель знал, что сообщения в печати появились не по моей инициативе… Я считаю, что в данном случае нет необходимости в рекламе, и считаю, что нецелесообразно что-либо предпринимать, что могло бы ей способствовать».

Но в общем эта реклама привела к положительным результатам. В газетах ряда городов США появились редакционные статьи в поддержку предлагаемого обмена. Их содержание, в общем-то, сводилось к тому, что «мы хотели бы, чтобы Фрэнсис Пауэрс вернулся на родину». А тем временем сообщения телеграфных агентств, на что мы и рассчитывали, тщательно изучались в Москве.

На другой день в десять часов утра я со своим сыном Джоном выехал по делам в Лондон на борту лайнера «Нью-Амстердам».

Пятница, 24 июня

В этот день министерство юстиции отменило запрет на переписку Абеля. Телеграмму с этим известием я получил в лондонской гостинице, где остановился. С телеграммой в руках я отправился в американское посольство, где узнал, что мне уже теперь незачем искать встречи с восточногерманским адвокатом Фогелем во время моего пребывания в Европе. Мне сообщили, что Абель может теперь сам переписываться со своей женой и ее адвокатом и что они могут действовать в вопросе об обмене по своему усмотрению. Меня также информировали, что все американские посольства предупреждены о моем пребывании в Европе и что, если я получу письмо от Фогеля (скажем, в Швейцарии), я должен немедленно известить об этом ближайшее посольство.

Всю остальную часть нашего путешествия, во время которого мы побывали в Цюрихе, Париже, Дублине и вновь в Лондоне, мы отдыхали душой и телом, стараясь не вспоминать того, что у меня есть русский клиент, которого зовут Абелем. Однако в Париже я провел чудесные полчаса в обществе пригласившего меня к себе американского посла, и мы обсудили это дело в общих чертах.