Сергей Нечаев - Любовь и злодейство гениев

Суть происходившего с Камиллой очень верно выразила Рэн-Мари Пари:

«Ее история должна привлечь большое внимание уже потому, что это история женщины, которая погибла из-за стремления порвать путы женского удела. Но раз она могла так страдать из-за мужчины, не доказывает ли это, что она была предельным воплощением своего пола? Запредельным — если вспомнить, что жила она в эпоху, когда женщине позволялось быть лишь супругой, матерью либо монахиней… Провинциалка без связей, без поддержки, она только и могла, что получить все от мэтра в обмен на полную самоотдачу. В этом обмене — тайна ее гения. Когда обмен прекратился, все рухнуло».

Все свидетельства и документы говорят об усугублявшемся душевном расстройстве, о прогрессирующей депрессии. Камилла не открывала ставни и редко выходила из дому. И во всех своих муках она винила того, кого, возможно, еще не перестала любить.

Через два года после расставания с Роденом Камилла переехала с Итальянского бульвара. Год она жила в доме 63 на улице Тюренн, а потом, в 1899 году, переселилась в дом 19 по набережной де Бурбон. Она поселилась на острове Сен-Луи в маленькой двухкомнатной квартирке, пытаясь сэкономить на всем. В этой темной квартирке, столь же неустроенной, сколь и загроможденной, ей суждено было прожить до 1913 года.

С другой стороны, из ее нового жилища открывался чудесный вид на Сену. Ей было удобно жить здесь: крошечная спальня и гостиная, кухня, небольшое окно, выходящее на набережную, на подоконнике которого она иногда сидела, нежась на солнце. Поразительно, как легко она привыкла жить одна.

«Искусство — прекрасный урок искренности. Подлинный художник всегда выражает то, что думает, не боясь растоптать существующие нормы. Тем самым он учит искренности себе подобных».

Все еще красивая и стройная в 1897 году, на фотографиях 1899 года она предстает отяжелевшей, постаревшей, выглядящей много старше своих тридцати пяти лет.

Депрессивное состояние усугублялось профессиональным кризисом. Камилле казалось, что она топчется на месте. Несмотря на успех «Сплетниц», ей так и не удалось убедить широкую публику (несколько профессиональных и хорошо относившихся к ней критиков не в счет), что она не вечная ученица и последовательница Родена, что отныне в искусстве она сама по себе. Во всех работах этого времени угадывается ее мольба о настоящем признании, но оно никак не приходило.

Неужели правы те, кто говорит, что лишь мужчина является значимым источником и объектом оценки и критики, тем, кто и кому «выставляют баллы» за талант и оригинальность? Почему, скажите на милость, идея самостоятельности женщины столь непривлекательна?

Крупные заказы Камилле не перепадали. Шли разговоры о том, чтобы поручить ей создание памятника писателю Альфонсу Доде и революционеру Луи-Огюсту Бланки, но на деле ничего из этого так и не вышло. Поневоле задумаешься о чудесных творениях, которых лишил нас антифеминизм той эпохи. Натура менее независимая, менее честолюбивая, чем Камилла, удовлетворилась бы заработками с частной клиентурой, но ею двигала вера в свой гений.

Однако манию преследования, постепенно овладевавшую Камиллой, нельзя объяснить только одиночеством, незаслуженным прозябанием в тени и уязвленным самолюбием. Рэн-Мари Пари по этому поводу отмечает:

«Образ преследователя воплотился для нее не в публике, не в критике, а в Родене — всегда и только в Родене под тысячью демонических личин. Ее натурщики, исполнители, почитатели, литейщики, родственники — все в этом бреду становились соучастниками заговора, имеющего единственной целью украсть ее идеи, воспользоваться ими, уничтожить дело ее жизни. Какие-то путеводные нити в лабиринте этой смятенной души нам дают документы — письма самой Камиллы, а также некоторые воспоминания, особенно Поля Клоделя, чья ненависть к Родену в такой перспективе становится понятной».

Но Роден, понятное дело, был уже очень далек от всего того, что приписывало ему болезненное воображение Камиллы. Он просто-напросто стал избегать ее.

Есть две гипотезы: одни считают Камиллу клинической сумасшедшей, а ее всевозрастающую ненависть к Родену — патологическим симптомом; другие видят в ней жертву маниакального невроза, искажающего и преувеличивающего наблюдения и умозаключения здравого рассудка.

Как ни странно, в определенной степени правы и те, и другие. Хотя те, кто виделся и имел дело с Камиллой в то время, в частности галерист Эжен Бло и критик Анри Асслен, не берутся однозначно определить ее состояние как настоящее сумасшествие. Последний, в частности, отмечал:

«Камилла любила показываться в весьма экстравагантных нарядах и особенно любила головные уборы из разноцветных перьев и лент. Это потому, что этой гениальной художнице была свойственна некоторая чрезмерность, что-то неистребимо детское».

Была я счастлива, была прекрасней всех, но вдруг

Как зеркало разбилось все как если б день единый возвестил,

Что умерло среди слепых воспоминанье.

Но чего стоит мнение друзей, общавшихся с ней эпизодически, против показаний соседей и медиков? И все же, прежде чем описывать патологию, попробуем разобраться в ее причинах.

Почему в голове Камиллы засела мысль о «роденовском заговоре»? Ведь не может быть и речи о фактическом воровстве или хотя бы явном плагиате со стороны великого скульптора. Истина, как всегда, намного сложнее, и она ничуть не страдает от того, что кто-то ее не признает.

Рэн-Мари Пари пишет:

«Навязчивая идея кражи и плагиата — это искаженная психозом версия подсознательного убеждения: она отдала Родену часть своего таланта, и уже ничего нельзя забрать обратно. Все исследователи творчества Родена знают: новый стиль открылся у него в 80-е годы — именно тогда, когда в жизни его появилась эта девушка».

Ей в то время не исполнилось и двадцати, Родену же было за сорок. Сам по себе он продолжал бы двигаться вперед, в сторону обожаемого им Микеланджело, а тут вдруг совершенно внезапно в нем стало зарождаться нечто новое, и это новое после разрыва с Камиллой словно ушло в песок.

Такая взаимосвязь между страстью и творчеством у двух любовников одной профессии, работающих вместе, в одной мастерской и над одним сюжетом, подводит нас к выводу: без малого пятнадцать лет Камилла была музой и правой рукой Родена. Знаменитая роденовская фраза: «Я показал ей, где искать золото, но золото, которое она находит, принадлежит ей», в этом свете приобретает странное и символическое звучание: трудно удержаться и не перефразировать: «Золото, которое она находит, принадлежит мне».