Одри Хепберн - Одри Хепберн. Жизнь, рассказанная ею самой. Признания в любви

Капоте так не считал, по его мнению, Холи сильная натура, которая временно согнулась под грузом проблем. В конце книги Холи улетает в Бразилию искать нового жениха взамен бросившего ее миллионера из Рио, чувствуется, что это никогда не закончится, что у нее до конца жизни будут вот такие разочарования и все новые и новые попытки подцепить богатого мужа.

В фильме Холи находит свое счастье с влюбившимся в нее писателем, от имени которого в книге велся рассказ. Капоте был против, но сценарист Джордж Аксельрод и режиссер Эдвардс настояли на своем, считая, что для экрана такой вариант лучше. И слава богу!

В «моей» Холи Голайтли проявилась моя собственная внутренняя неуверенность. Казалось бы, в чем мне быть неуверенной? Но я не считала и не считаю себя настоящей актрисой, я — балерина, и то несостоявшаяся, меня просто гениальные партнеры каждый по-своему научили играть. Вернее, пытались научить, я все равно старалась проживать свою роль, потому мне легче давались первые несколько дублей и совсем тяжело десятые, я просто теряла естественность.

Капоте был очень недоволен тем, что исчезла горечь, которая так нравилась ему в образе Холи Голайтли, он ворчал, что получилась глупая сентиментальная «валентинка Нью-Йорку». А мне нравилось…

То, как я ела булочку на съемках первых кадров фильма, стало притчей во языцех, причем в зависимости от отношения ко мне самой случай пересказывали в разных тонах — от сочувствия, мол, заставлять Одри есть булочку просто бесчеловечно, до откровенного осуждения: ишь, звезда нашлась, булочку съесть не может! Я действительно не могла, с детства запретив себе есть булочки, потому что папа их осуждал, даже взять в рот кусочек маслянистой слоистой булки была неспособна.

— Бегейк, давайте заменим булочку мороженым?

— Нельзя! Одри, у нас очень мало времени.

Оглянувшись вокруг, я все поняла. На улице, несмотря на столь ранний час, привлеченная происходящим, уже собралась толпа. Съемки нужно закончить до половины восьмого, потому что в восемь пойдут на работу первые служащие, к тому же в этот день в Нью-Йорк с визитом приезжал русский руководитель, и служба безопасности страшно нервничала.

Капоте сидел, насмешливо поглядывая на меня, мол, я же говорил, что ты не справишься. Я подошла к оператору Францу Планеру, своему другу и очень хорошему человеку:

— Франц, ты сможешь все снять за один дубль? Я съем эту чертову булочку!

Франц рассмеялся:

— Я смогу, Одри, можешь не есть ее полностью, только откуси, этого хватит.

Я откусила почти со злорадным удовольствием, словно доказывая Трумену Капоте, что ради роли могу съесть и живого крокодила!

Вообще, эта сцена мне казалась довольно нелепой: рано утром на пустынной улице в центре Нью-Йорка из такси выходит девица в черном вечернем платье с броской прической, дефилирует к витрине ювелирного магазина «Тиффани», достает из пакета пластиковый стаканчик с кофе и ту самую булочку и начинает завтракать, разглядывая бриллианты в витрине. Все в ней было неправдоподобно: вечернее платье на рассвете, нетронутость прически после бурной ночи, какой-то студенческий завтрак у разодетой красотки и бриллианты в витрине, оставленные на ночь. Но жизнь показала, что расчет режиссера Бегейка Эдвардса был точен, этот проход стал едва ли не визитной карточкой фильма и моей тоже.

Кстати, я спрашивала:

— Почему Тиффани?

Капоте не отвечал, а Бегейк посмеялся:

— Помнишь анекдот, в котором моряк мечтает позавтракать у Тиффани, потому что много раз слышал это имя, но не подозревает, что это ювелирная фирма.

Доходы у Тиффани после фильма значительно выросли, они даже предложили мне демонстрировать их украшения за очень высокие гонорары, но я отказалась, не хотелось становиться «Мисс Бриллиант», это не для меня, после «Истории монахини» это не для меня.

Особую благодарность я должна выразить Генри Манчини, он сделал для меня лучшее, что было в этом фильме, — песню «Лунная река». Кому-то нравится сцена сумасшедшей вечеринки, кому-то тот самый утренний проход вдоль пустой улицы, кому-то сцена с поисками кота… я люблю одну — песню! Мелодия Манчини не была сложной, он постарался, чтобы моим вокальным данным она оказалась под силу, пара недель уроков игры на гитаре и занятий вокалом позволили мне относительно прилично исполнить создание композитора. Сама мелодия сопровождает мой образ весь фильм.

Это казалось так здорово и органично, что, услышав после предварительного просмотра фильма на студии из уст главы «Парамаунта» Мартина Рэкина безапелляционное: «Эту чертову песню надо выкинуть!», я не сдержалась:

— Только через мой труп!

Песня осталась и стала очень популярной. Трумен тоже не был доволен нашим вокальным изыском:

— Холи просто не могла бы сидеть вот так спокойно и петь!

— Зато я могу!

Нет, дружба с Капоте не сложилась, он не простил мне подмены Холи. А вот зрители простили, радуясь, что на фильм не стыдно сходить всей семьей.

Трумен твердил, что мы прячем главную идею книги: в ней все живут за чужой счет, а моя игра заставляет Холи выглядеть пусть и испорченной, но наивной девушкой, которую хочется не осуждать за ее неразборчивость в достижении жизненных целей, а пожалеть. Пусть так, но я с большим удовольствием играла особу, потерявшую опору в жизни, но продолжающую притворяться уверенной, скрывая свою растерянность, чем хищницу, прикидывающуюся ласковой кошечкой. Капоте это видел, но поделать ничего не мог, оставалось давать интервью, объясняя, что он вовсе не то имел в виду, когда писал свой роман. Удивительно, но фильм роману не помешал, популярны и тот и другой.

В фильме финальная сцена объяснения в любви между Полом и Холи была столь созвучна моим собственным мыслям, что я ее не просто играла, а проживала дубль за дублем. Пол говорит Холи, что любит ее и хочет, чтобы девушка принадлежала ему.

— Нет, одни люди не могут принадлежать другим! Я не хочу, чтобы меня посадили в клетку!

— Я не намерен сажать тебя в клетку, я хочу любить тебя!

— Это одно и то же.

Я говорила в этой сцене о себе и Меле, я не хотела, чтобы меня сажали в клетку, наверное, это выглядело странно, ведь я мечтала о доме, о том, чтобы сидеть дома, растить сына… Чем не клетка? Но для меня клетка была в другом — в необходимости подчиняться чужой воле, я столько лет это делала, старалась соответствовать сначала маминым требованиям, теперь идеалам Мела. А я хотела своего, хотела просто побыть мамой…

Но у нас не было дома, после съемок «Завтрака у Тиффани» и его премьеры мы вернулись на съемную виллу «Бетания» в Бюргенштоке. В это же время в Швейцарию, окончательно «поссорившись» с Италией, переехали Карло Понти и София Лорен. София отчаянно, но по-хорошему завидовала моему материнству, ей самой никак не удавалось родить. Вот тогда она и приходила ко мне на кухню, чтобы, уложив спать Шона, посидеть, по-женски жалуясь на судьбу.