Элла Вашкевич - Фаина Раневская. Психоанализ эпатажной домомучительницы

Помню первую встречу с Твардовским [15] Раневская говорит об Александре Трифоновиче Твардовском, советском писателе и поэте. . Удивительного таланта человек! Он забрел ко мне поздно ночью. Сказал, что вернулся домой без ключей, а никто не открывает, видимо, уехали на дачу. А ему очень, очень нужно в туалет! Свое появление на пороге моей квартиры оправдывал моей интеллигентностью, чем рассмешил меня до слез. Потом нередко забегал попить чаю, просто поговорить. Часто просил водки, но я ему не давала, нельзя ему было пить.

А вот Качалова могла выручить рюмкой-другой, когда он, тайком от жены, хотел выпить. Но Качалов выпивал рюмку и останавливался. Ему больше и не требовалось. Твардовский — дело другое…

Они были такими разными, мои друзья. Но все — талантливы до невозможности, все — остро-замечательные люди. Невозможно перечислить их всех. Начинаю и сбиваюсь. Это так же, как расставлять книги в новом книжном шкафу. Сначала начинаешь разбирать потрепанные томики, разделять их по авторам или содержанию. Поэтов — к поэтам, романы — к романам… А потом случайно открываешь какую-нибудь из них и вот уже сидишь на полу, читая, а вокруг — сплошной книжный развал…

Я знала и любила многих, и многие знали меня, а некоторые даже любили. Но все они ушли, остались лишь листья-воспоминания. Я — как брошенная под дождем собачонка, оставленная хозяином в одиночестве. Хозяин обещал вернуться, и собачонка верно ждет, не зная, что хозяина уже и нет вовсе, и никто не заберет ее из-под дождя. Вся разница между мной и такой собачонкой: я знаю, что за мной никто не вернется, и осталось мне лишь одиночество…

Конечно, есть и новые друзья, молодые, полные сил. Но это все не то. Они слушают мои воспоминания, смотрят мне в рот, но разве это мне нужно? Я не хочу передавать воспоминания, я хочу разделить их. Мне бы поговорить с кем-нибудь, кто помнит то же, что и я. А молодые мои друзья представляются мне неандертальцами. У них совсем другие воспоминания! И я — динозавр, последний динозавр, которого почитают как музейный экспонат, и именно поэтому до сих пор не съели.

Я бы отдала все, чтобы поговорить хотя бы с Завадским [16] Речь идет о Юрии Александровиче Завадском, советском российском актере, режиссере и театральном педагоге. , хотя многие годы нашего знакомства мы буквально ели друг друга поедом. Я зло дразнила его, издевалась над ним, а он отказывал мне в ролях… Но даже он лучше бы понял меня, чем нынешние…

Остался разве что Леша [17] Раневская говорит об Алексее Валентиновиче Щеглове, сыне Ирины Вульф. , мой эрзац-внук. Помню машинку, которую как-то передал для него Федор Иванович [18] Федор Иванович Толбухин, маршал Советского Союза. , а теперь этот мальчик, когда-то игравший с машинками, строит что-то непонятное в далеком Кабуле. Ну скажите, зачем он Кабулу? Лучше бы был где-нибудь рядом. Мы могли бы поговорить о Павле Леонтьевне.

Но даже Леша не понимает меня полностью. Уж очень молод, а я очень стара. Он все пытается научить меня чему-то. Старую собаку — новым фокусам. Его Таня как-то пыталась мне объяснить, почему, когда я сажусь в ванну, вода выплескивается. Что-то там, связанное с Архимедом. По-моему, все дело в моей большой жопе. Скажите, разве Архимеду хоть когда-нибудь было дело до моей жопы? Да и не только до моей…

Это Леша дал мне прозвище «Фуфа». Мы все вместе были в эвакуации, в Ташкенте, жили в одном доме. Моя комната была в бельэтаже. Однажды я уснула с папиросой в руках, ну и загорелось одеяло, а матрац страшно задымил. Леша был маленький, только учился говорить. Клубы дыма его очень впечатлили, и он начал называть меня Фуфой. Прозвище прилипло. Близкие так и обращались ко мне: Фуфочка!

Как же давно это было! Эвакуация, Ташкент, Павла Вульф, прогулки с Анной Ахматовой… Вспоминаются почему-то слова Павлы Леонтьевны: «Фаиночка, вы можете лучше!» — она всю жизнь оставалась моей учительницей. Мы были очень счастливы вместе.

Когда Леша приезжает в отпуск, всегда привозит какие-нибудь подарки. Вот, привез модный японский термос. Конечно же, я восхитилась. Я так же восхищалась бы и простой глиняной кружкой, лишь бы — не забывали, не бросали одну. Мы с ним утешаем друг друга — ему не хватает матери.

А мне особенно не хватает троих: моей дорогой Павлы Вульф, неповторимого Качалова и, конечно, Анны Ахматовой. Я ведь так и не сходила на ее могилу. Не смогла. Не захотела запоминать это. Лучше помнить ее живую улыбку…

Воспоминания разлетаются, как осенние листья. И чудится мне: скоро придет дворник, сгребет все эти листья в кучу и поднесет огонь. Все сгорит, все… А по окрестным дворам поплывет характерный терпкий аромат горящей листвы. Вы никогда не замечали, что горящие листья осенью пахнут тоской?

Психолог достал маленькую жестяную коробочку с изображением алого цветка на крышке. Открыл, вдохнул аромат и покачал головой. Он любил чай из лепестков суданской розы, но на этот раз ему, похоже, достался не слишком качественный — аромат был лишен обычной прозрачной чистоты, к нему примешивался запах гари, да и листья имели темный оттенок.

— Пересушили, — грустно сказал Психолог, разглядывая содержимое коробочки. — Точно пересушили.

Но его мучила головная боль, и он подозревал, что простудился, бегая под дождем без зонта. А суданскую розу он считал отличным заменителем аспирина и витамина С, то есть чудесным средством как от простуды, так и от мигрени.

— Ну, пересушено — это еще не испорчено, — уговаривал он сам себя. — Да и потом, другого-то нет!

Психолог влил кипяток в чашку и накрыл блюдечком.

— Ну ты же не кролик, чтобы листья жевать, — сморщил пятачок Бес, появляясь в кресле. На этот раз он обошелся без эффектов: не было ни фиолетовой молнии, ни битых стекол. — Дались тебе эти цветочные и травяные чаи! Давай лучше кофе выпьем.

Он с надеждой порылся в тумбочке, добыл из ее глубин пачку раскрошившегося от старости печенья, неодобрительно посмотрел на нее.

— И где кофе? — спросил сердито.

— Так ведь ты сам его уничтожил, до последней крупинки, — усмехнулся Психолог и потрогал пальцем чашку с чаем. Тут же палец отдернул, чашка была до безобразия горячей.

— Мог бы, между прочим, и купить, — проворчал Бес.

— Мог бы, между прочим, хотя бы раз принести с собой, — парировал Психолог. — Или сотворить, что ли.

— Да ты что?! — возмутился Бес. — Сам ведь знаешь, проблемы у меня с ароматизацией. Представляешь, какой кофе может получиться? Ты ж потом замучишься кабинет проветривать.

Психолог отчетливо представил сероводородную вонь, так напоминающую общественные уборные, и с тяжелым вздохом достал банку кофе из ящика стола.