Шарлотта Валандре - Чужое сердце

«Здравствуй, Шарлотта…» – «Здравствуйте», – говорю я про себя. Я продолжаю подниматься. Сейчас я открою дверь, миную коридор, дойду до кухни, в корзинке с лекарствами я найду все, что надо, и засну. Когда я проснусь, мне будет лучше.

Я глотаю таблетки. Звонит мобильный телефон. Янн! Я отключаю мобильник, мне надо отдохнуть, но не здесь. Здесь меня не оставят в покое.

У Янна есть ключи от этой квартиры, он может прийти. У меня несколько минут. Я спускаюсь, дохожу до Лили, прежде чем сильнейший заряд химии начнет действовать.

Я открываю глаза, – не знаю, сколько прошло времени. Я лежу на кровати, и Лили гладит меня по лбу. Я вспоминаю, что она ждала меня возле подъезда, на тротуаре. Она тут же уложила меня в кровать, нашептывая что-то ласковое. Выслушала мое сердце, несколько раз прижимаясь ухом к груди, – потом я заснула. До этой минуты Лили стерегла мой сон.

– Как ты, красавица? Как ты?

– Ничего…

При этих словах, которые я произнесла, чтобы успокоить ее, я начинаю рыдать. Нет, все плохо. Я понимаю, где я, и смутно припоминаю, что произошло, но чувствую себя неважно. Я все расскажу Лили, но позже. Лекарства все еще немного оглушают меня. Пока я хочу оставаться у нее, в ласковом тепле и в тумане, который, возможно, со временем рассеется.

Лили приносит мне чай, я пью его маленькими глоточками, и ее забота обо мне с теином пополам через несколько часов выводят меня из тумана, я встаю. Пока я спала, приходил Янн, Лили ему не открыла.

Я начинаю излагать факты.

Лили слушает меня в изумлении. Она даже пропускает свои обычные комментарии.

«Невероятно, обалдеть…» Она слушает меня, вытаращив глаза. Мне даже кажется, она мне не верит. Потом она ровным голосом говорит:

– Янн – хороший парень. Тебе надо успокоиться, Шарлотта, и если все это правда…

Я резко обрываю ее с криком:

– Да конечно это правда, а он – лжец!

Я прошу Лили включить мой мобильник и посмотреть сообщения. Янн звонил много раз. Он беспокоится, он хочет увидеть меня до завтрашнего отъезда в Берлин. Ему надо все объяснить мне, он любит меня… У меня не укладывается в голове. Может, это снова сон, кошмарный сон? Я прошу Лили предупредить его, что я позвоню ему завтра. Сегодня днем и весь вечер я продолжу свою лекарственную блокаду – останусь вместе с подругой и несколькими пилюлями забвения.

Я провела ночь у Лили, в тумане.

Сегодня я чувствую, что успокоилась. У меня такое ощущение, что истина приближается ко мне и скоро принесет мне успокоение.

Янн начинает звонить с утра, он перенес свой рейс на Берлин, он во что бы то ни стало хочет меня увидеть. Он говорит, что мое молчание для него невыносимо. Он должен поговорить со мной, хотя бы коротко, по крайней мере на это я должна согласиться.

После нескольких посланий от него на автоответчике я отвечаю ему сообщением:

«ОК сегодня в 8 вечера в „Лютеции“».

Набираю ее номер. Генриетта отвечает сразу же и приветствует меня сердечным:

– Ну как вы, деточка, поживали все это время?

Удивленная таким бурным порывом, я не знаю, что ответить, и поступаю как все зануды, которые возвращают вопрос, не ответив на него сами:

– А вы как поживаете, Генриетта?

– Хорошо, очень хорошо…

Генриетта увлеченно описывает свою новую жизнь. Она путешествует, она по-прежнему вяжет. Мне трудно сконцентрироваться на том, что она рассказывает. Я прерываю ее на полуслове:

– Ее звали Виржини, да?

Генриетта тут же все понимает и отвечает мне нерешительным тоном:

– …Да, какое-то похожее имя… Как вы узнали? Это директора вам сказали? Не может быть…

– Нет, не они… Извините, Генриетта, что я вам раньше не позвонила… Время так быстро пронеслось… Я рада за вас… В больнице все, наверное, по вам скучают, и мне самой вас не хватает… Я перезвоню вам потом. Целую вас крепко.

В баре отеля «Лютеция»

Редкий случай, – я опаздываю. Это нарочно, я не хочу ждать одна, даже секунду не хочу выискивать его взглядом, бояться, плакать. Я вхожу в большой зал. Как Генриетта год назад, в том же самом месте, я крадусь вдоль стен и не снимаю с носа черные очки, которые закрывают мне пол-лица.

Янн протягивает ко мне руки, как только видит меня. Он встает мне навстречу. Я спокойно уклоняюсь от поцелуя, сажусь, я смотрю на него. На какую-то частицу времени мне кажется, что я перестаю различать, что есть, а чего на самом деле нет. Янн ли это, кто он на самом деле, кто этот мужчина, улыбающийся мне сквозь слезы на глазах? Мне известно это странное и головокружительное ощущение: жизнь как будто теряет ориентиры, материальность. Когда мне сказали, что я ВИЧ-инфицирована, у меня иногда бывало это ощущение, что все нереально, что это кошмарный сон, от которого я вот-вот очнусь. Мощное желание не верить в истинное положение вещей иногда полностью размыкало мою связь с реальностью. Ко мне любезно обращается официант. «Колу, пожалуйста». Янн сидит передо мной, выпрямив спину, сложив руки, он выглядит потрясенным, но твердым, он получил рану, но полон решимости исцелиться. Он медленно и четко просит не прерывать его: «Прошу тебя, Шарлотта…»

Потом он начинает долгий монолог: – Я рад видеть тебя. Рад, что теперь ты все знаешь. Лгать становилось для меня невыносимо. Мне хотелось бы, чтобы ты попыталась понять. Моя жена погибла четвертого ноября две тысячи третьего года. Я так и не подал на развод, и в тот вечер в театре, когда ты спросила меня, не вдовец ли я, ты не заметила, но я вздрогнул. Виржини умерла в результате автокатастрофы недалеко от площади Насьон. Я был в командировке в Страсбурге. В состоянии комы ее отвезли в госпиталь Сен-Поль. Когда я приехал туда, мне объявили о том, что ее мозг умер. Я всем сердцем, всей душой любил Виржини. Она была для меня всем. Мы познакомились в Индии в тысяча девятьсот девяносто седьмом году. Она там проходила преддипломную практику в одной гуманитарной организации, а я приехал в отпуск. У меня было мало женщин. Я сделал Виржини предложение наверху Эйфелевой башни. Она считала, что это самое красивое архитектурное творение, «связь между прошлым и будущим». Мы поженились в двухтысячном году. Когда обнаружилось мое бесплодие, мы сделали несколько попыток экстракорпорального оплодотворения. У Виржини случился один выкидыш и, наверное, был второй. В вечер катастрофы она мчалась в госпиталь, у нее были боли в животе, началось кровотечение. Я звонил ей без остановки. А потом тишина. Ответа нет. Ничего. Я взял машину и помчался с предельной скоростью в Париж. В госпитале, еще в коридоре, меня предупредили, в нескольких словах описали ситуацию. В машине я уже был готов к худшему. Интуиция. В этот вечер страшной грозы могло произойти только худшее. Когда я вошел к ней в палату, сердце ее еще билось, но мне сказали, что это конец. Я не мог поверить. Это было невозможно. В жизни не могло быть места такой внезапной жестокости, такому абсурду. Я тоже хотел умереть.