Виктор Розов - Удивление перед жизнью. Воспоминания

Рано утром поют птички на берегу. Светло, чисто, и пение птиц. Только это напоминало времена Марка Твена.

Ночью прибываем в Батон-Руж. К нам бежит крохотный кораблик, приклеивается к борту. Мы бросаем в него свои пожитки, прощаемся с Хиггенботеном, делаем ручкой «до свидания» команде и прыгаем вниз. Через пятнадцать минут мы на пристани Батон-Ружа – столицы Луизианы, некогда французского штата, проданного Наполеоном американцам за порядочную сумму. Говорят, Наполеон при продаже Луизианы сказал: «Жалко, конечно, но лучше вовремя хоть что-нибудь получить, все равно потом американцы отнимут даром».

Нет, не получилось из меня Тома Сойера, не видел я жизни на Миссисипи – ни лирики, ни романтики, ни даже бытового реализма. Водная артерия, по которой возят грузы, и все. Но этим путешествием я заглянул за кулисы реклам, небоскребов, варьете и прочего блеска. Как бы на мгновение с тела была снята кожа, и я увидел мускулы, нервы, сухожилия. Они, как и положено, совсем иного цвета. Немножко жутко, но это и есть плоть. Неприятно смотреть в магазине наглядных пособий на такого бескожего человека из папье-маше, а на живого еще ужаснее, но таков человек без кожи.

Миссисипи, во всяком случае часть реки, по которой я проплыл, я бы назвал «мертвой Миссисипи». Почему американцы не оседлали этого водяного коня для радостей жизни – купания, рыбалок, поездок на пароходах, моторках, лодках, парусниках, для костров и гулянок, – не знаю. Видимо, механические цивилизованные игрушки; луна-парки, кино, рестораны и особенно телевидение – все, что дала человеческая выдумка, – им больше по душе. Не знаю. Но мне горько за Миссисипи. Такая река радости пропадает. Где общение с чистой природой, без которого, по-моему, немыслимо жить, без которого можно только выть воем..

Я в Бостоне, в гостинице, названия которой уже и не помню. Всю ночь меня мучили неполадки с сердцем, не спал ни минуты. Бессонница может быть двух видов. Тихая, ясная, когда не спишь, но и не страдаешь. Лежишь себе полеживаешь, не то явь, не то сон, дрема. Но чаще отсутствие сна повышает нервозность, переводит ее в раздражительность. Мысли рваные, мечутся, жалят, вспоминается обязательно что-нибудь неприятное. Ворочаешься с боку на бок, без конца меняешь положение подушки, натягиваешь на себя одеяло, потом сбрасываешь его, опять силишься натянуть и злишься, что никак не можешь ухватить его пальцами за кончик.

В этот раз бессонница была именно второго рода. Мучился, ждал рассвета. Наконец-то начал просыпаться город.

Программа плотная: утром в Гарвардский университет, днем к Роберту Фросту, вечером американский балет. Но мне ни до чего. Господи, долететь бы до Москвы и помереть там, а то – на другом континенте, один, в гостинице…

Утром приходит наша сопровождающая от Госдепартамента, переводчица Кудрявцева. Лицо у меня, видимо, страдальческое, и Таня спрашивает:

– Господин Розов, что с вами?

– Ничего, Таня, сейчас встану.

– Нет, нет, лежите, я сейчас же вызову доктора. Нельзя шутить. – И она скрывается за дверью.

Доктора так доктора, тем более даром. У нас у каждого месячная лечебная страховка, выданная все тем же всесильным Госдепартаментом.

Появляются Фрида Анатольевна Лурье и Валентин Петрович Катаев. Выражают соболезнование, охают, предлагают помощь.

– Ничего, ничего, идите в Гарвардский, я сегодня полежу.

– Может, остаться с вами? – предлагает Фрида.

– Спасибо, милая Фрида Анатольевна, не надо, идите.

– Виктор Сергеевич, – говорит Фрида, – Таня останется с вами, мы будем выполнять программу без нее.

– Прекрасно. Счастливо вам!

Опять остаюсь один. Сердце стучит прямо в уши, бьет в ребра, в грудную клетку. Худо мне, очень худо, ох!

Через час Таня вводит в номер доктора. Как из книжки: черный котелок, черная визитка, белая манишка, черная «бабочка», в руке саквояж. Фу-ты ну-ты, классический доктор из романов Диккенса. Надо же так сохраниться за целое столетие!

Пододвигает стул к кровати, садится, берет мою руку, слушает пульс. Достает костяную трубочку-стетоскоп, прикладывает к груди, приникает к трубочке ухом. Внимателен, молчалив, точен. Осмотр продолжается долго, тщательно, минут двадцать. Двадцать минут тишины. Только мое дыхание.

– Слава Богу, у вас ничего нет, – говорит доктор абсолютно уверенно. – Мне сказали – плохо с сердцем. Я захватил шприц и все необходимое, но ваше недомогание нервного характера. Я вам выпишу лекарство.

Пишет.

– Доктор, а можно мне встать и идти в город?

– Обязательно. Вам лежать вредно… До свидания. Госпожа Кудрявцева сейчас принесет вам лекарство. Две-три пилюли в день.

Я благодарю доктора, сую ему в руки приготовленный сувенир – непременную матрешку. Лицо доктора слегка оживает, почти улыбается. Он ласково вертит игрушку в руках, со словами: «Это детям» – кладет ее в саквояж и, сопровождаемый той же Таней, исчезает за дверью.

И происходит чудо: у меня все прошло! Я перестал слышать свое сердце, голова сделалась свежей, ясной, тело почувствовало свою крепость и готовность хоть к подвигам. Доктор унес мою болезнь с собой в своем волшебном саквояже. Ай да доктор! Да, да, слова и вера лечат. Врач сказал – болезни нет, я абсолютно поверил, и болезнь исчезла. Действительно, это было что-то нервное.

Я встал, принял ванну, побрился и, когда вернулась Таня, был уже в полной боевой готовности. Таня принесла пузырек желтого аптечного цвета. Я отвинтил пробку, высыпал на ладонь какие-то пилюльки: с одного кончика красные, с другого – черные, очень красивенькие пилюльки, и с удовольствием проглотил штучку.

– Господин Розов, знаете, что о вас сказал доктор?

– Что?

– «У него болит тут», – Таня ткнула пальцем себе в голову.

Ай да доктор, как он точно поставил диагноз! Да, да, у меня болит тут. Что-то в мозгу неправильно работает, и организм, особенно сердечно-сосудистая система, начинает сбоить. Гаснет пожар в мозгу, и все приходит в норму. Функциональное, как говорят доктора; отголосок страха смерти, которой я в свое время заглянул в глаза во время инфаркта.

Я завинтил пробку и хотел сунуть пузырек в карман, но Таня остановила меня:

– Виктор Сергеевич, вы не могли бы дать мне несколько пилюль? Мне очень надо.

– Пожалуйста! – с радостью воскликнул я, протягивая Тане флакон.

Совсем сделалось хорошо: приятно, когда ты уже в компании. Таня отсчитала себе пилюльки, бережно завернула в бумажку, спрятала в сумочку, и мы пошли завтракать.

Кстати говоря, хотя у меня и была страховка, но я обязан был уплатить врачебной гильдии десять долларов за визит врача. Так полагается. Первый визит – платный, дальше все даром. Но дальше у меня ничего не было, и фактически страховка моя пропала зря. Но стоит ли об этом жалеть!