Виктор Розов - Удивление перед жизнью. Воспоминания

Прибыли мы в Пошехонье в четыре часа утра, когда совсем рассвело и водная гладь зеркально сияла тихой небесной голубизной, будто не она только что ревела, шаталась, буянила, как распоясавшийся хулиган.

Мы грустили: концерт сорвался. Нет, нас не материальная сторона беспокоила – этим заведовало наше костромское начальство, платившее нам не поконцертно. Было неприятно сознавать, что вчера зрители ждали, может быть, даже долго ждали. Играть сегодня можно только днем, так как вечером мы должны быть снова в Рыбинске. А возможно ли? Ну, раз приехали, посмотрим по обстоятельствам.

Невысокий травянистый берег был уже виден, а за ним мелькали и какие-то строения. Божественное раннее утро, полное сияния и чистоты. Ах эти хрустальные ранние утренние часы в верховьях Волги, полные величия и покоя! Глаз не оторвешь! Аж зубы ломит! Пароходик, фыркая, режет своим носиком литую воду.

А что там за темное пятно на берегу, недалеко от мостков, к которым мы, видимо, должны причалить? Смотри-ка, толпа, люди. Верно, должны куда-то ехать. Но не видно никакого другого парохода, даже баржи. А на нашу посудину можно взять только человек пятнадцать. Вероятно, что-то случилось.

Швартуемся. И толпа бросается к нам. Это зрители! Зрители, которые еще вчера пришли на концерт, ждали, а потом из клуба отправились к мосткам встречать наш корабль. Но ведь уже пятый час утра!

Я и сейчас, когда пишу эти строки, вспоминая те мгновения, ясно вижу этих людей, слышу деликатное негромкое гудение и испытываю странную дрожь. Они ждут. Они ждут начала представления.

Измученные долгой качкой, бессонной ночью, минуту назад вялые и бессильные, мы, как по волшебству, делаемся самыми юными, самыми свежими, воодушевленными, готовыми не только к актерской деятельности, но, кажется, и на подвиг. Нас почтительно ведут в гостиницу – небольшой деревянный дом, где женщина, чрезвычайно похожая на бабу из «Пошехонской старины», в широкой, длинной, темной в мелкую крапинку юбке, подвязанная под подбородок ситцевым платком и босая, проворно и старательно моет большой серой тряпкой пол в коридоре, видимо тоже узнав, что артисты прибыли.

Минут через тридцать – сорок мы, чистые и боевые, уже на сцене. Отдали все, что могли: пели, танцевали, читали, играли скетчи. Я не пел, не танцевал, только участвовал в скетчах, читал и исполнял обязанности конферансье.

Нам казалось в этот вечер (раннее утро!): все мы блестящи и талантливы. Провожаемые благодарными зрителями (ну и двужильные эти пошехонцы!), мы сразу двинулись на кораблик. Проводы. Махание рук. Отплывающий зеленый берег и крики оттуда: «Спасибо! Спасибо!» И наши ответные «спасибо» с корабля.

Все исчезает. В мгновение ока усталость валит нас с ног. Падаем. Просыпаемся у рыбинского причала.

Нет, я не видел Пошехонии. Не было времени. Жаль. Но всего счастья не вберешь. И на том спасибо.

Я сейчас припомнил еще один спектакль, на котором зрители тоже проявили себя необычно. Это было уже после войны. Я тогда работал в театре ЦДКЖ (Центральный Дом культуры железнодорожников), что в Москве на Комсомольской площади, рядом с Казанским вокзалом и напротив Ярославского. Это театрик, разъезжающий из края в край необозримой нашей страны, всюду, куда только могут катиться вагонные колеса. Театрик этот заслуживает отдельного рассказа. Он тоже дал мне столько светлых, неожиданных и прекрасных впечатлений, что я просто обязан буду написать главу под названием «ЦДКЖ», но потом, а сейчас только чуть-чуть обозначу контуры будущего рассказа.

Играли мы «Мачеху» Бальзака. Эта безотказная, огнеметная, бронебойная пьеса сражала наповал любого зрителя. Она одной железной рукой интриги сжимала сердце, другой перехватывала горло, и выдохнуть можно было уже только после финала.

Играли мы «Мачеху» в Средней Азии – в Узбекистане, в городе Ленинабаде. Большинство театров в Средней Азии открытые: жарко. Но южные вечера ранние, и начинать представление можно было не поздно.

Идет спектакль. И где-то примерно с его середины мы слышим, как ползут отовсюду странные шорохи, потом доносятся частые мелкие дробные удары по крыше сцены. Чувствуем: в атмосфере происходит что-то тревожное, грозное. Фалды занавеса, кулисы, падуги начинают тихо раскачиваться. Сильней, сильней… Свет прожекторов, освещающих сцену, медленно тускнеет и сеется как бы сквозь дымку. И зритель тоже как бы колышется. Это оттуда – из-за хребтов скалистых гор, что серыми фантастическими гигантами тянутся в небо на том берегу мутной, быстрой и тоже таинственной Сырдарьи, – сюда, к нам, летит вихрь из пустыни Гоби. Вихрь этот поднимает в воздух песок, сухие травы, коренья, ветки, мелкие камни, скорпионов и прочую пакость. Все это висит в воздухе, куда-то несется и по пути рассыпается; в данном случае сыплется на нас. Ветер крепчает. Костюмы трепещут на ветру, особенно пышные женские наряды Полин, Гертруды и Маргариты. Порывы ветра срывают реплики с губ и не доносят до партнеров.

Мы искоса поглядываем в зал. Зрители, тесно прижавшись друг к другу, образовав одно мощное ядро, не покидают своих мест.

Ветер крепчает. Спектакль идет. Зрители цепко держатся друг за друга. Я вижу, как наиболее предприимчивые отдирают от столбов большие фанерные рекламные щиты и сооружают над головами зонты-крыши.

Честно скажу, мы надеялись, что зрители в конце концов дрогнут перед стихией и разбегутся. И кто бы за это бросил в них камень! Нет. Задыхаясь, крича во всю глотку, чтобы публика хотя бы вкратце понимала, о чем идет речь, мы доиграли «Мачеху» до конца. Самое забавное: с последней репликой ветер заметно стих. Зрители дружно зааплодировали, а мы, отплевываясь от песка и протирая глаза, пошли разгримировываться.

Сражались две стихии: ураган и искусство. «Кто ж из нас могучей в споре?»

Большое это счастье, если человек может с кем-то делиться. А актеры на то и существуют. Я давно понял: зритель, сам того не сознавая, идет в театр не только за сюжетом, полюбоваться на знаменитостей, провести вечер, – он отправляется еще и за каким-то неведомым витамином, которого не хватает всему его существу. И актеры, театр этот витамин могут давать. Нечто духовное.

А сейчас, как и бывало, я сделаю свободное движение в сторону, так как вспомнил еще один из ряда вон выходящий спектакль, участником которого мне посчастливилось быть.

Год 1933-й. Я артист Костромского театра юного зрителя. Об этом театре, который мы, костромские ребята и девушки, под руководством режиссера городского театра Николая Александровича Овсянникова основали, я тоже когда-нибудь расскажу подробно.

Год голодный. Летом мы ездим в дома отдыха области. Там всегда накормят да еще дадут немножко денег. Играем «Недоросля». Все дома отдыха, естественно, вдоль Волги. Краше не придумаешь! Отыграли в Плесе и на огромном баркасе всей труппой и со всем скарбом спускаемся вниз по Волге в Порошино, где также обосновался в бывшем имении Шаляпина дом отдыха.