Жаклин Кеннеди - Жаклин Кеннеди. Жизнь, рассказанная ею самой

Я сама понимала, что стиль студенточки, копирующий наряды Одри Хепберн из «Сабрины» (я даже коротко постриглась «под Хепберн»), нужно оставить в прошлом. Это у молодого сенатора могла быть такая жена, президенту требовалось нечто более серьезное и взрослое.

А жаль, потому что и короткая стрижка, и стиль, созданный Живанши для Одри, мне тоже подходил.

Когда Джек стал президентом, произошло то, чего я больше всего боялась. Если в семействе Кеннеди вряд ли возможна личная жизнь каждого, все проходило на виду у родственников и уклоняться от внимания считалось признаком спеси или неуважения, то стоило вступить в президентскую гонку, как понятие личной жизни исчезло совсем.

Я не могла этого понять. Ну почему у президентской четы или у первой леди не может быть закрытой от всевидящего ока любопытных собственной жизни?! Да, публичные люди в тысячу раз уязвимее для репортеров, особенно семья человека, который стоит во главе всей страны и представляет ее перед другими странами.

Да, американцам интересно, сколько бигуди накручивает на ночь первая леди (лучше бы спросили, какие книги я читаю), у кого одевается, каким сортом мыла умывается… Уважая это любопытство, я была согласна время от времени позировать, рассказывать о своих предпочтениях, что-то советовать, словно американки и без меня не ведают, как часто нужно мыть голову и стричь ногти. Все это вызывало восторг, но почему я должна все время, каждую минуту жить под этим чертовым оком, называемым репортерами, и постоянно делать то, чего я не желаю делать?!

Репортеров не люблю до сих пор, хотя когда-то и сама была такой, пытаясь разговорить маленьких родственниц Эйзенхауэров. Прекрасно понимаю, что это их работа, но даже когда ее выполняют качественно и снимки хороши, постоянное преследование превращает жизнь в кошмар.

Однажды, когда я привезла в Белый дом щенков, репортерша поинтересовалась, чем я собираюсь их кормить. Бесконечными вспышками камер были замучены даже щенки, и я резко ответила:

– Репортерами.

Конечно, это сочли остроумной шуткой, но, будь у меня такая возможность, я этой шутке последовала бы.

Репортеры превратили нашу жизнь в кошмар еще во время президентской гонки, не отставали при жизни в Белом доме, укоряя меня в закрытости и хваля Джека за открытость (неужели не понятно, что его Западное крыло Белого дома предназначено для работы, а потому открыто для прессы, а Восточное – для личной жизни, которая имеет право быть закрытой?!), преследуют меня и по сей день, хотя я просто американка и просто бабушка.

Но не меньше репортеров меня возмущала обязанность жить на виду и у Кеннеди.

Сомнительно, чтобы у Роуз были настоящие подруги, а у семейства Кеннеди настоящие друзья. Мне кажется, только полезные для дела. Мужчины приятельствовали со многими, в том числе и в развлечениях на стороне, а Роуз?

Титул друга семьи означал, что человек чем-то полезен. Я не хотела встречаться и только с полезными людьми и вообще со многими из них встречаться, да еще тогда, когда была совершенно к этому не расположена или когда у меня были свои планы.

Вот этого семья не понимала вообще. Как могла одна из Кеннеди, тем более та, на мужа которой семья делала основную ставку, не следовать требованиям Кеннеди?!

А я неосознанно бунтовала, например, не выходя в случае появления в доме тех самых «нужных» гостей. Я желала оставить себе право хотя бы на кусочек собственной жизни!

Делать то, чего не хочешь, интересоваться тем, что неинтересно, встречаться и дружить с теми, кто мне неприятен, постоянно быть под прицелом камер, оттопыренных ушей, злых языков – вот что такое быть первой леди. Конечно, не только это, но в первую очередь именно так.

Об этом Джозеф Кеннеди упомянуть забыл, когда убеждал меня в прелести пребывания в Белом доме. Джека, приученного семейством быть каждую минуту на виду, нисколько не смущала необходимость находиться под прицелом фотоаппаратов, меня она бесила. Была официальная, общественная сторона жизни, но существовала и та, совать нос в которую я не разрешала, желая оградить своих детей от всеобщего внимания.

В семействе Кеннеди такое поведение считалось глупым бунтарством, а в Белом доме – надменностью. Я запрещала устраивать фотосессии с маленькими Каролин и Джоном, Джек и Роуз (подозреваю, что это была ее идея) в мое отсутствие разрешали. Я закрывала репортерам вход в Восточное крыло, президент позволял проходить.

Я готова быть на виду по двадцать часов в сутки во время зарубежных визитов или просто в поездках, как бы это ни было тяжело. Но дома просила оставить меня в покое!

Никто не сможет этого понять, пока не испытает на себе. Я вполне понимаю (хотя и не оправдываю) звезд, которые разбивают камеры репортерам, набрасываются на них с кулаками. Сама этого не делала, но однажды просила охрану поработать кулаками и засветить пленку.

Сносить публичные оскорбления, наносимые под видом невинного любопытства, подвергаться шквалу слухов, сплетен, домыслов, следить за каждым словом и даже выражением лица в собственной спальне, постоянно ждать неприятностей и при этом прекрасно выглядеть, быть улыбчивой, доброжелательной, быть «лучше всех» – вот что значит быть первой леди.

Для меня мучением были встречи с теми, на кого я обижена, кого не люблю и кому не доверяю. За прожитые годы я научилась прощать людей, понимать их поступки, закрывать глаза на явные недостатки и даже глупость, но тогда не умела, принимая близко к сердцу все оскорбления, наносимые Джеку.

Джек смеялся, что для супруги политика у меня слишком чувствительная кожа:

– Если идешь в политику, нужно обладать кожей носорога и спокойствием бегемота.

Но я не шла в политику, меня туда вели на аркане, как стреноженную лошадь. Я пришла в Белый дом только потому, что туда пришел Джек.

Моей проблемой стало и неумение прощать. Принимая все высказывания по поводу мужа близко к сердцу, я не понимала, как может это терпеть Джек. Для меня самой тогдашние оскорбления мужа и клана были сродни личным, не умея делить политику и закулисье, я верила, что человек говорит репортерам то, что думает, и относилась к обидевшим Джека людям соответственно. А если я на кого-то обиделась, то это навсегда, во всяком случае в те годы было так.

Когда в 1962 году умерла Элеонора Рузвельт, я просто не желала идти на похороны, чтобы не выслушивать и самой не произносить красивых речей об этой женщине. Я не считала ее достойной таких речей.

Это началось во время предвыборной кампании Джека, когда определялся кандидат от Демократической партии. Бывшая первая леди открыто поддерживала Эдлая Стивенсона, который однажды уже проиграл выборы как кандидат от демократов. Мне было совершенно все равно, насколько успешен Стивенсон как демократ, безразлично то, что Элеонора Рузвельт поддерживает его кандидатуру. Но я считаю: если вы поддерживаете какого-то кандидата, то поддерживайте его, а не поливайте грязью его соперника.