Игорь Оболенский - Мемуары наших грузин. Нани, Буба, Софико

Но я ведь это не сразу прочла! И когда маму хватил удар, потащила ее в больницу. Конечно же, там все знали, что к ним везут Верико. В коридоре стояла толпа народа. И тогда мама правой, единственной работающей рукой взяла покрывало и накрыла себя с головой, чтобы никто не видел ее в таком состоянии.

Думаю, что, оказавшись в больнице, мама сама остановила свое сердце. У нее был инсульт, и врачи сказали, что такое состояние — надолго.

На второе утро ее уже не стало. Она была очень сильной женщиной.

Ее похоронили на святой горе Давида, в пантеоне, а меня никто и не спрашивал. Хотя она так мечтала лежать рядом с моим братом.

Получается, ни одного пункта из ее завещания я не выполнила. И это меня очень угнетает.

Утешением служит только то, что я прочла все слишком поздно.

Очень долго мама и папа были похоронены на разных кладбищах. Отца предали земле на территории киностудии «Грузия-фильм», а маму — на Мтацминда.

Говорили, что в парке киностудии будет тоже устроен пантеон для выдающихся режиссеров. Но этого так и не случилось. И могила отца так и осталась в одиночестве.

Дошло до того, что на заброшенной территории стали гулять лошади. Они паслись и щипали траву, которая росла из папиной могилы.

Тогда я обратилась к Шеварднадзе, и он распорядился перезахоронить прах папы тоже на Мтацминда.

Зимой 2011 года я оказался в гостях у бывшего президента Грузии. Эдуард Шеварднадзе рассказывал о Нани Брегвадзе. И вдруг засмеялся — вспомнил о Софико и Верико :

— Я был очень близок с семьей Софико. Она была совсем маленькая, когда мы познакомились с Верико. Как-то мне позвонил Михаил Горбачев. Какое-то мероприятие проводилось в Ташкенте. «Прилетай. Возьми Софико». Я пригласил ее, мы прилетели в Узбекистан. Жили в одном доме, в разных комнатах, естественно. Рано утром Горбачев подошел к нашему дому, Софико сидела на балконе. Он поднялся и стал ее целовать. Софико такую ему пощечину дала! Он говорит: «Я — Горбачев, ты знаешь?» — «Да пошел ты к черту!» Уникальная была личность, всегда ее помню…

Несмотря на яркие роли и зрительский успех, жизнь Чиаурели не была безоблачной. В 1974 году не стало отца. Затем погиб брат Рамаз. Она сама говорить об этом не любила, а расспрашивать я не решился.

О том, как сложилась судьба родных братьев Софико — Отара и Рамаза, вспоминает Георгий Данелия. Его книги «Безбилетный пассажир» и «Тостуемый пьет до дна» не только история кино, но и настоящая летопись жизни тбилисской родни:

«Отар учился в Академии художеств, но учением особенно себя не утруждал. Ректор академии, встречая Михаила Чиаурели, все время жаловался ему: Отар очень способный, но шалопай. И дядя Миша постоянно читал сыну нотации. Говорил, что он в возрасте Отара сам себя содержал, а еще и младших братьев и сестер воспитывал.

Отару надоели отцовские нотации, и он устроился работать на склад. И в один прекрасный день к дому Верико подъехал грузовик, Отар с каким-то парнем сгрузили тяжелый мешок и вдвоем пронесли его через зал в кабинет Чиаурели.

— Это что? — спросил дядя Миша.

— Соль, — гордо сказал Отар. (Дело происходило во время войны, и соль была большим дефицитом.) — Для семьи.

— Откуда?

— На лопаты выменяли.

— А лопаты где взял?

— А лопаты были лишние.

Дядя Миша велел немедленно вернуть и соль, и лопаты и прочитал сыну нотацию о том, что честь дороже денег. Отар увез соль, вернул лопаты и ушел со склада. И стал хроникером на тбилисской киностудии. И жил жизнью советского служащего.

А парень, с которым он привозил соль, остался работать на складе, и в пятидесятых годах за свой счет, чтобы поддержать грузинский спорт, на трех самолетах возил болельщиков по всем городам, где играло тбилисское «Динамо». А после перестройки стал олигархом и несколько раз баллотировался в президенты. И Отар мог бы так же, если бы его не сбили с пути.

Отар был для меня хоть и сводным, но главным братом. Ему было двадцать лет, он крутил «солнце» на турнике, мог выпить, не отрываясь, двухлитровый рог, умел рисовать смешные картинки, пел, играл на гитаре и на рояле и мог запросто отлупить трех человек, несмотря на то что сам был маленького роста и горбатым. А главное — хоть Отар и был намного старше меня, но был со мной на равных, здоровался за руку, внимательно слушал и никогда не делал замечаний.

Отар был намного старше, и я с ним общался не часто. Но с другими братьями, когда жил в Тбилиси, я был неразлучен.

Рамаз был старше меня на три года, Джиу — на два, а Тимур — на год.

Рамаз был фантазером и все время что-то из нас организовывал — секцию вольной борьбы, футбольную команду, шахматный клуб… А во время войны организовал сапожную мастерскую «Братья и K°», мы шили босоножки и продавали их на базаре.

А еще он был экспериментатором. В сорок первом на Новый год нам с Рамазом подарили по банке сгущенного молока. (Джиушки не было. Он уехал к тетке в Кутаиси.) Взрослые куда-то ушли, а мы ровно в двенадцать вскрыли банки и начали есть. Ели мы, ели… По полбанки съели — больше не лезет. Рамаз сказал, что надо насыпать в сгущенку кофе: «Будет намного вкуснее. У Верико есть кофе, я знаю, где она его прячет». Он пошел в спальню Верико и принес пакет. Насыпал себе в банку три ложки, хотел насыпать и мне, но я отказался: «Дай я сначала из твоей попробую». Попробовал — не понравилось: очень горько. А Рамаз доел свое молоко с кофе до конца. Говорил, что я не прав: «Вкус не горький, а пикантный».

А на следующее утро Верико подняла крик: «Кто взял мою хну?!» (Турецкий порошок для окраски волос в рыжий цвет.)

Рамаз потом боялся, что у него на попе вырастут оранжевые волосы, но обошлось…

Джиушка был спокойным и молчаливым. Никогда не спорил, не ругался, не обижался. Если я начинал с ним бороться, он всегда поддавался, хотя был намного сильнее меня. А Тимур был очень общительным: он знал в Тбилиси всех, и его все знали. А еще он был страшный аккуратист: когда он приезжал ко мне в Москву, то на ночь брюки аккуратно складывал под матрас.

Рамаз стал кинорежиссером, Джиу — геологом, а Тимур — врачом.

Первым скончался Отар.

Потом — Джиушка. Сосед попросил Джиушку помочь с ремонтом «Москвича», Джиушка вручную вытащил мотор, и у него заболело сердце. Он пошел в больницу к Тимуру на обследование. И Тимур обнаружил, что Джиушка уже перенес на ногах два инфаркта.

— Больше моторы не поднимай, — велел Тимур. — Для этого существует техника.

Моторы Джиушка не поднимал, но… В одно воскресенье он лежал на тахте, читал, а на балконе играл щенок, которого притащил сын Джиушки. Щенок умудрился пролезть между перилами и упал с балкона. Джиушка вскочил и — разрыв сердца.

Потом ушел Рамаз. Рамазу еще не было пятидесяти, когда он тяжело заболел. Его положили на операцию, вскрыли и зашили снова: все в метастазах. Рамаз знал, что у него неоперабельный рак. Боли были очень сильные, и Рамаз попросил Тимура облегчить ему уход. Тимур сделал укол.