Наталья Дардыкина - Откровения знаменитостей

— Это очень дорого. Правда, шапочка подчеркивает ваше озорство. Скажите, господин художник, имеете ли вы возможность издать альбом своих фотографий?

— Сам я не могу найти деньги на его издание. К тому же в нашем обществе не выработана культура потребления фотографий и фотоальбомов. На Западе альбомы издаются многотысячными тиражами и раскупаются.

2008 г .

Молодой писатель Алмат Малатов: «Мы с моей женой прожили 7 лет»

Тираж его романа «Кризис полудня» приближается к 20 тысячам. В нем привлекательна естественность тона, многим будет симпатична полуденная разбросанность чувств, раскованность и озорство студенческого братства. Лирический герой вобрал в себя и автора, и множество зеркальных отражений любителей сомнительных удовольствий.

Я пригласила Алмата к нам в «МК». Он появился под вечер. Скинул с плеч черную куртку из дорогой каракульчи, искусно отделанную кожей. Безупречный и красивый, он мягко двигался по длинному коридору, очень похожий на черную пантеру. Открытый ворот невесомой блузы от-кутюр позволял разглядеть чистое сияние драгоценного камня на груди. Гость улыбнулся как-то беззащитно, и пропасть, разделявшая нас, вдруг пропала.

— Алмат, вы подписываете свои тексты псевдонимом Immoralist. Ловите на живца своих читателей? Интригуете?

— Это не совсем так. Immoralist — мой nikname. Когда я начал вести свой сетевой дневник, то, естественно, выкладывал под ним и свою прозу.

— И тем не менее вынесли nikname на обложку романа.

— Издательство настояло. Я позаимствовал nikname у Андрея Жида, хотя его знаменитый «Immoralist» немножко про другое.

— У вас экзотическая внешность, словно пришел к нам красавец Камиль де Грие из романа Оскара Уайльда. Если к внешнему изыску прибавить признание о корнях ваших французских, еврейских и казахских предков, то получится обжигающая смесь. Неужели в самом деле?

— В моей семье о национальности никогда не говорили, поскольку родители работали в режимной структуре. Да и я этим не интересовался. Знаю — дедушка со стороны матери был восточных кровей. По семейной легенде где-то пробегали французы, были и евреи. Я себя не ассоциирую ни с одной нацией. Я человек постсоветской национальности, как и все мое поколение.

— Очень точно замечено! В интернетском тексте вы, наверно, во хмелю воскликнули: «Я закончил мединститут и знаю, как найти ваш мозг». Согласитесь, это не врачебная, а скорее бандитская интонация. Хотели припугнуть навязчивых прилипал?

— (Улыбается.) Да все это шутка, самая обычная шутка. В общем контексте довольно циничная шутка, но она никого не напугает.

— Ваш глаз сохранил пестрые и соленые сцены студенческой жизни, а гибкий язык в романе стремился к эпатажной выразительности: там стеб и мат со всех сторон. У вас это выходит ловко, почти не вызывая отторжения. От кого переняли эту манеру?

— Я ее усвоил от жизни. Рос в портовом городе, учился в мединституте, жил в общежитии, где эта лексика носилась в воздухе. А вот использовать ли ее в тексте — зависит от чувства языка. Меня очень сильно коробит неуместный мат. Он режет ухо при разговоре, оскорбляет глаз при чтении. Но в тексте, когда передаешь прямую речь пьяного докера, трудно ожидать, что он заговорит языком барышни. Мат подобен перцу чили: он уместен в качестве пикантного акцента, но когда все блюдо состоит из поджаренных перчинок — увольте! Попытка натыкать во все фразы матерные слова — это признак авторской беспомощности. Автору нужен большой текстовый дар. При отсутствии текстовой техники он, вероятно, не придет никогда.

— У вашего героя, а прежде всего у самого автора, «болит память». Эта боль личная? Или вас одолевают уколы социальной и прочей несправедливости? Или вам близка «мировая скорбь»?

— «Мировая скорбь» уместна в двадцать лет. Тогда это красиво. Не могу сказать, что и социальная несправедливость вызывает у меня мучительное чувство боли. Знаю: мир несправедлив по определению. И человечество пытается эту несправедливость как-то уменьшить. Победить ее нельзя, но попытаться уменьшить можно и нужно.

Конечно, есть у меня и личная боль — определенная рефлексия: возврат памяти назад. Нельзя двигаться дальше, нельзя пройти кризис полудня, не разобравшись в себе.

— Вы несколько лет живете в столице. Как организован ваш быт?

— Быт мой организован как попало. Честно говоря, я равнодушен к степени комфортности. У меня о комфорте свое представление. Мне нужен компьютер, подключенный к Интернету, нужна в любой момент доступная горячая вода и кровать. Если вдуматься, мне не нужно больше ничего.

— Признаюсь, Алмат, я была настроена на более жесткий диалог с вами, так меня ожесточили ваши сетевые тексты. Но, увидев ваши улыбчивые открытые глаза, я оттаяла. Вот эта безукоризненность в одежде, внутренняя тишина и отточенность жеста, наверно, результат долгой шлифовки. Откуда в вас это?

— Что-то взял от родителей. Но от них я рано уехал и начал работать. Предпочитаю быть независимым. Мне важно четко знать, сколько у меня денег, на что могу их потратить. С родителями мы живем совершенно разными жизнями. Знаю, они относятся к моей жизни с уважением, и я уважаю их ценности.

— Вы хорошо вписались в московскую среду. Есть какие-то особые достоинства у столичного ритма?

— Мне здесь удобно, комфортно. Меня устраивает ментальность большого города и его скорость. В Петербурге я всегда испытывал желание дать пинка впереди-идущему, потому что он копается, долго думает — мешает. А когда ты приходишь в кофейню на Невском и оказываешься единственным посетителем у стойки, то барменша тебя не видит. Приходится ей заметить: «Девушка, мне что, голым на столике сплясать, чтобы вы меня заметили?» А в ответ слышу: «Ах, что? Ко-офе? Сейчас, сейчас…» И уходит куда-то. В Москве, как правило, такого нет. У меня есть пятнадцать минут на еду или, скажем, час. И если вовремя не подадут, то просто уйду.

— Вы часто позволяете себе не есть?

— Очень редко. Поесть люблю и хорошо сам готовлю. Почти все, только ничего не пеку, хотя тоже умею. Но выпечку по-домашнему люблю.

— Вас посещает чувство вины?

— Оно присуще всем. С возрастом я научился работать со своим чувством вины. Пытаюсь понять: а была ли реальная вина? Психика людей так устроена — она диктует находить всему объяснение. Я нахожусь сейчас в месте сбора камней. В своей жизни я сделал много всего, в том числе и поступков, прямо говоря, некрасивых: одни можно исправить и жить дальше; другие попросту не являлись таковыми — осознав это, можно жить без поедания «червей».