Людмила Бояджиева - Андрей Тарковский. Жизнь на кресте

Фильм получил не Золотую пальмовую ветвь, а специальный приз жюри, экуменический приз и снова весьма престижную награду ФИПРЕССИ. Но Андрей, рассчитывавший на первый приз с прилагающейся к нему денежной премией, был подавлен и обижен, как ребенок.

— Я же понимаю — это все интриги! Завистники не могут успокоиться. Не хочу тыкать пальцем в конкретные лица. Но в участии здесь известных мне сил не сомневаюсь, — говорил он на ужине в ресторане. И выразительно смотрел на Наташу.

— Ты… Ты имеешь в виду моего отца? Он был в жюри, но вредить фильму, в котором главную роль играла его дочь, не стал бы.

— Ты плохо знаешь людей. Можно пожертвовать и дочерью, чтобы помешать такой твари, как Тарковский, — он отшвырнул нож, который нервно крутил в руках, и выскочил из-за стола. За время общения с Андреем Наташа поняла, что его мнительность иногда принимает формы мании преследования. Ему мерещились плетущиеся вокруг него заговоры, в каждой неудаче он видел злой умысел близких людей. Позже Наталья напишет: «Не знаю, смогла бы я жить с Тарковским. С Колей Бурляевым мы мирно прожили 18 лет, во многом объединенные преклонением перед Тарковским. Преклонение издали — наиболее подходящее состояние для любого фаната Тарковского. Людям же из его окружения часто приходилось вспоминать японскую поговорку: «Гений — это беда для близких»».

В аэропорту Андрей с Наташей немного задержались и встретили в салоне самолета взбешенных сопровождающих.

— Они думали, что вы останетесь, — шепнул послушно сидевший на месте Банионис.

— Как это останусь!? — возмутился Андрей. — Абсурд! Я не смог бы ни жить, ни работать здесь. Только на родине, — он отвернулся к окошку, и долго на его лице еще оставалось брезгливое выражение, относившееся ко всем изменникам, променявшим родную землю на «западный рай».

«Солярис» закупили многие страны. На премьерный показ в Италии, которую Андрей очень любил, они были отправлены с Наташей и Донатасом Банионисом.

В Риме они попали на просмотр новой картины Феллини «Амаркорд», проходивший в полупустом зальчике. Тарковский громко восхищался, делал замечания, словно сам создал этот шедевр:

— Вот так никогда нельзя резать кадр! — кричал он. — Что он делает? Он же режет сам себя!

На следующий день Феллини пригласил русских гостей к себе в офис.

Принял Тарковского просто и тепло, рассказывал о замыслах нового фильма «Казанова».

— Я смотрел твой фильм, Андрей, не до конца, но ведь он очень длинный. Но то, что я видел, — это гениально.

— Длинный фильм? — возмутился Тарковский. — А у тебя что, много коротких фильмов? Но я смотрел их все до финального кадра.

— Не переживай, я знаю, ты и я — мы гении! — улыбнулся Феллини. — Вы, русские, вообще гениальный народ. Как вы ухитряетесь снимать свои фильмы. О чем? У вас же ни о чем нельзя снимать! Я бы не снял у вас ни одной своей картины. Потому что все мои картины о проститутках. И потом — я же человек несерьезный. Режиссер ведь должен быть немного ребенком. Ты очень озабочен поисками истины. Но ты тоже — ребенок!

— Ну, нет! Кино — штука слишком важная, чтобы относиться к ней как к игрушке. Для меня во всяком случае.

— А знаешь, что я тебе сейчас скажу? — во взгляде Феллини скользнуло сомнение: стоит ли говорить? — Скажу, что твоя детскость состоит в глубочайшей и, по-моему, наивной вере в абсолютную силу искусства. Так можно взвалить на себя мессианскую роль.

— Я и стремлюсь стать проповедником, да мне затыкают рот. А если мои фильмы и попадают на экран, то их мало кто понимает.

— Совсем необязательно работы большого художника должны приниматься всеми и приниматься однозначно. Сколько камней летело в мою сторону!

— А почему ты перестал снимать профессиональных актеров?

— Дорого, и потом, звезды получают права диктовать тебе такие условия!

— Даже тебе?

— Всем! Они получили права контролировать абсолютно все, даже сколько и каких планов я имею право снимать. И за все плати!

— Деньги, деньги! Проклятый капитализм! — в голосе Тарковского не было иронии.

— Трудно сейчас работать. Продюсеры не раскошеливаются на «большое кино». Им подавай кассовые фильмы. Прокатчики ведь горят на моих шедеврах. Трудно, брат, но мы с тобой, конечно же, гении!

Андрей встретился в Доме кино с Колей Бурляевым. Поздоровался мимоходом, словно не было ни «Иванова детства», ни «Андрея Рублева».

Николай бросился к обожаемому режиссеру и заманил к себе. Он был дома один и очень хотел посмотреть на новейшем чуде — «видаке» — «Солярис» вместе с Андреем.

— Знаешь, у тебя Наташа получилась какая-то, в самом деле, неземная, нейтринная. Думаю, лучше, чем ты, ее никто в кино не снимет!

— У нее впереди большая карьера, — Тарковский ерзал в кресле, ища предлог улизнуть. Сентиментальные восторги по поводу фильма, особенно в устах обманутого мужа, действовали на него мучительно.

— Вот это — самый сильный эпизод у Наташи! Ты это виртуозно построил! — в глазах Николая блестели слезы. — Когда Хари прорывается сквозь металлическую дверь к своему возлюбленному. Вряд ли кого-то это может не потрясти!

— Многие считают, что «Солярис» — фильм о любви, — Тарковский усмехнулся. Ему очень хотелось сейчас покончить с этим сюсюканьем вокруг «любви». — Увы, мелодрама не мой жанр. Что я могу сказать женщине? «Кто тебя отвязал? Иди, ляг на место!»

В 1974 году Тарковский записывает в дневнике: «В чем органика женщины: в подчинении, в унижении во имя любви!»

В интервью журналистке Ирене Бресна Тарковский высказался еще более определенно: «Женщина не имеет своего внутреннего мира и не должна его иметь. Ее внутренний мир должен полностью раствориться во внутреннем мире мужчины» . Ирена приводит знаменательный диалог с Андреем:

— Мне кажется, что вы требовали от женщины то, к чему сами были неспособны. Вы не способны любить.

Он пощипал усы:

— Думаю, отчасти приговор верный. Любовь… Мне трудно дается это чувство, в той полноте, какую имеете в виду вы. Любовь предполагает самопожертвование ради другого человека, да? Мне очень трудно любить, так как очень трудно пожертвовать собой… Впрочем, в любви я чувствую себя скорее потрясенным, чем счастливым».

Будучи по натуре большим любителем женского пола, он, в сущности, не понимал женщин, побаивался их. Причина — неуверенность в себе… Лишь от рабски преданной женщины не исходила опасность. Но таковые «звери» в киношных джунглях не водились. Преданность Андрею могла быть лишь эпизодом, прелюдией к предложению руки и сердца. Как же не подозревать всех представительниц прекрасного пола в корысти и желании заполучить знаменитого мужа? А чуть ли не нищий Тарковский, шумно прославившийся в свои 40 лет, бессменный лауреат Каннского кинофестиваля, видимо, представлял завидную партию.