Людмила Бояджиева - Андрей Тарковский. Жизнь на кресте

Увы, он был сложным человеком, трудным в общении, какие бы отношения ни связывали его с теми, кто оказывался рядом. Кроме того, понятия «семья» и «любовь» для него не были равнозначными. Имея надежную спутницу жизни, ребенка, Андрей Тарковский оставлял за собой право быть выше семьи — во имя провозглашенного принципа «творчество режиссера требует близости с актрисой». Собственную свободу он не ограничивал и во многих других случаях, к съемкам отношения не имеющих.

Сам Андрей Тарковский так написал о себе в дневнике: «Я не святой и не ангел. Я эгоист, который больше всего на свете боится страданий тех, кого любит»! И здесь явное противоречие. Не мог же он не замечать, что при всем своем желании избежать переживаний близких причиняет им боль. Так где же правда: боится ранить или попросту считает измены правом своей личности, ограничений не терпящей?

Первый брошенный сын, едва не оставленный второй… Если бы не усилия Ларисы удержать мужа, Тарковский вторично совершил бы ошибку, за которую никак не мог до конца простить отца. И кто знает, не удерживала ли мертвая хватка Ларисы блудного мужа от множества подобных ошибок?

Ирма Рауш-Тарковская признается, что семилетний Арсений пережил их развод тяжело, как любой ребенок. От обиды она совершила ошибку, которую удалось избежать Марии Ивановне. Женившись на Ларисе, Андрей просил Ирму разрешить Арсению приходить к нему в дом, но Ирма запретила мальчику всякие контакты с отцом. «Когда он подрастет — сам решит», — думала она. Ей слишком хорошо запомнилось выражение лица Андрея, с которым он приходил в дом к своему отцу. Вероятно, оно появилось в детстве, да так и осталось: застывший страх брошенности, ненужности, недолюбленности и… потаенное желание доказать свою значимость, свое право на внимание и любовь «лучшего поэта современности». А также — незаживающая рана обиды. В результате ни теплых отношений, ни мужской дружбы между отцом и сыном не возникло. Получилось, что Андрей с сыном Арсением почти не общался. Приходить в дом к Ирме, как он сам говорил, ему было тяжело. Кончилось тем, что вмешалась Мария Ивановна — просто взяла Арсения за руку и привела к отцу. Правда, Арсений к тому времени уже учился в старших классах. Отношения с отцом сложились непростые, как когда-то у самого Андрея с Арсением Александровичем, несмотря на то что они очень друг друга любили. Любили… Правомерно предположить, что «любовь» была для Тарковского понятием умозрительным, плодом ума, а не чувства.

— Оль, — виновато признавался он Сурковой, — дети — это ужасно… Семья… Они делают тебя уязвимым, беззащитным. Ужасно. Это так страшно и ничего не сделаешь, а? Правда? Как будто тебя сковали по рукам и ногам — вот что это такое… Окружают!.. Караул! Ужас! Ха-ха…

Короткий нервный смешок как бы придавал высказыванию юмористический оттенок. Но это был крик души, не способной к сильным родительским чувствам.

Не испытывал Тарковский теплых чувств и к коллегам по режиссерскому цеху. Одних он считал продажными, других бездарными. Он резко критиковал самые известные фильмы тех лет: «Июльский дождь», «Дневные звезды», позже «Скверный анекдот» Алова и Наумова. О Таланкине и Хуциеве говорил резко, видел в них людей с несправедливым взглядом на общество, не поддерживающих советские принципы и идеалы. «Я воодушевлен самыми высокими и чистыми мыслями, а меня бьют по шее. Им бы бить тех, у кого карманы полны кукишей», — часто повторял он, заметив знаки поощрения — премии или звания у тех, кто был явно не столь «идейно выдержанным».

Правда, мнение Тарковского о режиссерах иногда менялось. Если в год выхода на экраны он вовсю громил «В огне брода нет», то позже сблизился с Панфиловым. Только на Западе обнаружилось серьезное отношение Тарковского к Иоселиани, которого он просто не замечал. Высоко оценил Андрей вышедший тогда «Одинокий голос» Сокурова (иных его картин он не видел). Однако именно Сокуров считал Тарковского своим учителем.

Так называемое советское искусство даже в лучших образцах было чуждо Андрею Арсеньевичу. Вознесенский, Евтушенко, Любимов, Высоцкий — кумиры тогдашней прогрессивной общественности, оставляли его равнодушным: «Слишком публицистично и политизировано, а значит — не глубоко».

Но были среди неинтересных Тарковскому режиссеров и открытые враги, каковых определяла его излишняя мнительность. Самые жестокие подозрения в «деле «Рублева»» падали на Сергея Герасимова.

— Вы что, не понимаете, что за всем происшедшим стоял Герасимов? — втолковывал он Суркову. — Это настоящий Сальери. Он же умен и в глубине души знает, что бездарен. Поэтому полон ненависти. Главное в Герасимове — жажда власти. Для нее он, улыбаясь и произнося высокие слова, вытопчет все вокруг себя.

— Его антипатию можно отчасти понять, — согласился Сурков. — Ты ж ему со своим «Ивановым детством» дорогу перебежал. Тогда его фильм «Люди и звери» был выставлен на конкурс Венецианского фестиваля. А твой «Иван» шел вне конкурса и все равно отхватил Льва!

— А Бондарчук? Это он зарубил «Солярис» в Каннах. Специально явился в жюри.

— Так ведь ажиотаж вокруг «Рублева» испортил отчасти триумфальное явление «Войны и мира». Да еще ты с его дочерью шашни крутил. Наверняка обещал жениться.

— Как же мне бросить такую жену? — он задумался и отрубил: — Никак невозможно.

— Конечно, сын маленький — это серьезно.

— Да не в том дело! Лариса Павловна большой силой наделена. Не улыбайтесь. Она обещала на моих врагов заклятье наслать, — серьезно сообщил Андрей.

— Это уж как-то… — заулыбался Сурков. — Как-то, право, смешно.

— И нашлет, вот посмотрите! Она за меня кому угодно горло перегрызет!

Ощущение защищенности, которое находчивая и боевитая Лариса обеспечивала амбициозному, но на деле не слишком жизнеспособному мужу, поддерживало его.

— Вы знаете, что случилось? — рассказывал он дома после возвращения с очередного похода в ЦДЛ. — Нет, это невероятно! Мы стояли с Ларочкой на стоянке такси — как всегда очередь — и какой-то наглец… негодяй такой, хам, вы представляете? Появился неожиданно и хотел схватить нашу машину. Я, конечно, рванулся ему наперерез… Но тут подскочила Ларочка и как звезданет ему по морде наотмашь… понимаете? У нее вот браслет, посмотрите, кованый. Так представляете, как летел это хам…

— И шляпа моя погибла! — Лариса поправляла измятый край голубого воздушного изделия. — Теперь в чистку отдавать придется. Или в персоли замочить?

Лариса шумела в ванной, пытаясь восстановить урон, нанесенный шляпе, Андрей горячо шептал в щеку Анны Семеновны:

— Ваша дочь исключительно преданная женщина. Уверен, да я полностью уверен, что если МНЕ будет надо, Лариса убьет!