Александр Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Вообще, роль великого князя Николая Михайловича в политических событиях конца 1916 — начала 1917 года, как представляется, до сих пор не получила справедливой оценки. В действительности он, наряду с лидерами Прогрессивного блока, с которыми пребывал в теснейшем контакте, явился одним из главных организаторов «штурма власти», начатого 1 ноября 1916 года думской речью П. Н. Милюкова, вошедшей в историю под названием «Глупость или измена?».

В этой речи кадетский лидер прибег к своеобразному методу «парламентского камлания». Завершая каждый свой обличительный пассаж риторическим рефреном, Милюков фактически обвинил премьер-министра Б. В. Штюрмера и императрицу Александру Федоровну в немецком шпионаже: «Из края в край расползаются темные слухи о предательстве и измене. Слухи эти забираются высоко и никого не щадят. Имя императрицы все чаще повторяется вместе с именами окружающих ее авантюристов… Что это — глупость или измена?»

Выступление Милюкова, подобно выстрелу в горах, спровоцировало камнепад антираспутинских выступлений в Думе. На этом же заседании представитель крайне левой фракции трудовик А. Ф. Керенский резко атаковал правительство, которое, «не желая считаться с общественным мнением, задушив печать, задушив все общественные организации, презрительно относясь даже к большинству Государственной думы, в то же время в своей деятельности руководствуется нашептываниями и указаниями безответственных кругов, руководимых презренным Гришкой Распутиным»262.

В тот же день — 1 ноября 1916 года — прибывший в Ставку Николай Михайлович вручил Николаю II письмо, в котором фактически предложил ему удалить от себя жену: «Ты веришь Александре Федоровне. Оно и понятно. Но что исходит из ее уст есть результат ловкой подтасовки, а не действительной правды. Если ты не властен отстранить от нее это влияние, то по крайней мере огради себя от постоянных систематических вмешательств этих нашептываний через твою супругу. Если твои убеждения не действуют — а я уверен, что ты уже неоднократно боролся с этим влиянием, — постарайся изобрести другие способы, чтобы навсегда покончить с этой системой». Недостаток супружеской ласки, по мнению Николая Михайловича, с лихвой должен был компенсироваться возвращением народной любви, утраченной Николаем по вине Александры: «Твои первые порывы и решения всегда замечательно верны и попадают в точку. Но как только являются другие влияния, ты начинаешь колебаться и последующие твои решения уже не те. Если бы тебе удалось удалить это постоянное вторжение во все дела темных сил, сразу началось бы возрождение России и вернулось бы утраченное тобой доверие громадного большинства подданных твоих. Все последующее быстро наладится само собой… Когда время настанет — а оно уже не за горами, — ты сам с высоты престола можешь даровать желанную ответственность министерства перед тобой и перед законодательными учреждениями». Письмо Николая Михайловича являлось своего рода «последним предупреждением» императору, наряду с настойчивыми рекомендациями и увещеваниями, содержавшими прямую угрозу: «Ты находишься накануне эры новых волнений, — скажу больше: накануне эры покушений».

В ближайшие недели со стороны великих князей, а также лиц, пользующихся особым доверием императора, последовал целый поток устных и письменных обращений к Николаю, лейтмотивом которых стал призыв немедленно покончить с распутинщиной.

Несмотря на то что своей главной цели «штурм власти» не достиг, небывалый по мощи комбинированный натиск всех оппозиционных сил на Николая II частично удался. 10 ноября вместо распутинца Б. В. Штюрмера царь назначил премьер-министром А. Ф. Трепова, выходца из известной семьи правых бюрократов, пользовавшегося в тот момент нейтральной репутацией.

Однако, для того чтобы иметь возможность найти общий язык хотя бы с наиболее умеренной частью оппозиции и немного стравить пар из перегретого думского котла, новому премьеру необходимо было добиться удаления из правительства главного и, по единодушному убеждению общественности, наиболее зловредного распутинского протеже — управляющего Министерством внутренних дел А. Д. Протопопова. Справиться с этой задачей А. Ф. Трепов, однако, не смог. Оппозиционный пар продолжал нагнетаться…

«Из всех возможных решений, — пишет петербургский историк Г. В. Сташков, — Николай II выбрал наихудшее — половинчатое: уволил Штюрмера, но оставил Протопопова»263.

19 ноября с цепи сорвался верный и преданный до тех пор страж самодержавия В. М. Пуришкевич. «Господа министры! — воззвал он с думской трибуны. — Если вы истинные патриоты, поезжайте в Ставку, бросьтесь к ногам царя, имейте мужество заявить ему, что внутренний кризис не может дальше продолжаться, что слышен гул народного гнева, что грозит революция и что не подобает темному мужику дольше управлять Россией… этот Гришка… опаснее Гришки Отрепьева. Гг., надо просить государя… да не будет Гришка Распутин руководителем русской внутренней общественной жизни»264.

22 ноября Государственная дума приняла резолюцию о том, что «влияние темных безответственных сил должно быть устранено» и что необходимо создать кабинет, «готовый в своей деятельности опираться на Государственную думу и провести в жизнь программу ее большинства»265.

Царь, однако, как обычно поступал в подобных ситуациях, продемонстрировав колебания и вроде бы обозначив готовность к уступкам, ни на какие дальнейшие компромиссы не шел. Главноуполномоченный Красного Креста П. М. фон Кауфман (бывший министр просвещения) был отправлен в отставку только за то, что осмелился начать разговор об опасности распутинского влияния, а княгиня С. Н. Васильчикова, дерзнувшая послать Александре Федоровне письмо «с указанием, как ей себя держать и что делать»266 (в частности, содержавшее призыв удалить от себя «старца»), была незамедлительно выслана в свое родовое имение. В ответ М. Г. Балашева — супруга лидера думской фракции русских националистов (одной из последних, еще сохранявших лояльность царскому правительству) — стала собирать подписи под коллективным письмом придворных и сановных дам, протестующих против ссылки Васильчиковой и требующих скорейшего создания ответственного министерства.

В этой сгустившейся до удушья галлюциногенной атмосфере, когда просвещенные либералы теряли остатки воспоминаний о принципе презумпции невиновности, великие князья грезили о цареубийстве, а фрейлины ее величества решительно требовали конституции, критически взглянуть на слова и дела оппозиции могли лишь те, кто, в свою очередь, абсолютно некритически относился к институту самодержавия. «Свобода слова — великое дело, — взывал лидер крайне правых гр. А. А. Бобринский, только что покинувший пост министра земледелия, — но когда кафедра служит бронированной площадкой для ложных и бездоказательных обвинений и нападок в расчете на безнаказанность, тогда на обязанности разумных элементов государства громко высказаться: довольно, знайте меру, игра эта опасна, вы доиграетесь, и вы, и Россия, до несчастья»267.