Катрин Шанель - Величие и печаль мадемуазель Коко

— Все правильно, — сказала я, в душе досадуя — почему эти охотничьи качества не были унаследованы мною? Ведь Шанель этому тоже никто не учил, значит, это в крови?

— Именно — правильно. И вот — он начинает безумствовать. Он засыпает меня диковинными цветами и экзотическими фруктами. Он присылает мне попугая, который ругается, как извозчик, и гадит, как лошадь извозчика. Я пишу ему это в записке и отправляю обратно…

Мы обе уже хохотали.

— Тогда он присылает мне брошь в виде попугая — вот такие изумруды. Одну птицу за другую. И меня берет зло. Это что же, думаю я, он надеется меня купить? И я еду по магазинам. Я покупаю золотой хронометр, запонки с жемчужинами, еще какую-то драгоценную дрянь и все отсылаю ему. Пусть он видит, что я тоже могу дарить дорогие подарки! Да представь же себе, какое у него было лицо!

Мы снова засмеялись. Она была невероятна. Только Шанель была способна на такое.

— И лишь после этого я согласилась встретиться с ним. Только чтобы посмотреть на его физиономию!

Ох, не только за этим… Все же много времени прошло с тех пор, как Бой ушел из ее жизни. А богемные персонажи да обнищавшие аристократы не способны красиво ухаживать за женщинами, они сами ждут, чтобы за ними ухаживали, расбухают от чувства собственного достоинства…

— Так кто же он? — спросила я, потеряв терпение.

И она, сложив губы трубочкой, словно собиралась удивленно присвистнуть, сказала мне:

— Герцог Вестминстерский. Двоюродный брат короля. Потомок Вильгельма Завоевателя. Я прочитала книгу про Вильгельма Завоевателя. Судя по всему, он был весьма достойным джентльменом. Хотя ему, разумеется, не стоило жечь Мант и разорять Эврё. Но ведь он потом раскаялся!

Шанель произнесла это так, словно сам Вильгельм Завоеватель явился к ней на ужин, а после сделал предложение руки и сердца по всем правилам.

— Ты не удивлена?

— Чему? — улыбнулась я ей. — Ты достойна самого лучшего. Ты могла бы быть королевой.

— Пожалуй, — задумчиво произнесла Шанель. — Не знаю насчет королевы, но герцогиней я и в самом деле могла бы стать…

Вскоре выяснилось, что не мне одной в голову пришла такая мысль. Кто-то прислал нам английскую газету, в разделе светской хроники которой помещена была заметка: «Ныне много говорят о будущем одного герцога, не менее важного, чем иные особы, заполняющие хронику хитросплетением своих супружеских дел. Весьма осведомленные лица утверждают, что новой герцогиней будет красивая и блистательная француженка, руководящая большим парижским Домом мод».

— Какой бред! — резко высказалась Шанель, но я видела, что ей приятно. Это был триумф.

— С чего англичанам пришло в голову, что я могу стать герцогиней Вестминстерской? Какие чудаки все же! — говорила она всем, кто готов был слушать: гостям, клиенткам, моделям, мастерицам. И конечно, мне. Я же была уверена, что она именно хочет быть герцогиней, жаждет быть ею… Но именно быть, а не стать, получить это право по крови, а не в результате брака, который в аристократических кругах сочли бы морганатическим.

Между тем герцог продолжал безумствовать. Он с самолетом присылал Шанель охапки гардений и орхидей из своих цветников, клубнику и дыни из своих теплиц и лососей и форелей из собственных, я так полагаю, водоемов. Что же касается драгоценностей, то герцог, казалось, не подозревал о существовании бриллиантов меньше десяти карат весом. Шанель в это время, как никогда, напоминала кошку, наевшуюся сливок. Она была в расцвете своей красоты. Она была счастлива — быть может, впервые в жизни она была счастлива безусловно. Я рискну сказать, что Хью Ричард Артур по прозвищу Вендор, или Бенни, как звали его близкие люди, дал ей настоящее счастье быть любимой. Его любовные письма, которые приносила не почта, а курьеры, заставляли ее щеки гореть, а глаза сиять. И в один из дней она все же отправилась к нему. Я давно ждала чего-то подобного, тем более что незадолго до этого у нас состоялся пренеприятный разговор на тему моего будущего. Шанель, отвлекшись от своих любовных делишек, вспомнила, в какой неподобающей обстановке она застала меня в день приезда из Монте-Карло. Лицо мадам Бодю с висящей вожжой слюны встало перед ее мысленным взором, и она вдруг осыпала меня упреками:

— Тебе ведь совершенно необязательно работать. Я полагаю, у нас достаточно денег для того, чтобы ты могла заниматься научной работой.

— На кафедре для меня нет места, — объяснила я. — И потом, кабинетная наука никогда не влекла меня. Мне хотелось помогать людям.

— Людям? — скривилась Шанель, словно я призналась ей в том, что мечтаю ухаживать за носорогами в Венсенском зоопарке. — Но это же так опасно… Грязно… Так некрасиво, в конце концов!

— Что же в этом некрасивого? — возразила я. — Если ты сломаешь руку, то не станешь возражать против того, чтобы тебе наложили лангетку, хотя она будет мало сочетаться с элегантными платьями. То же самое и с душой. Если в ней что-то сломалось, то это можно исправить, даже если лечение в какой-то момент и выглядит не очень эстетично.

Мне не хотелось высказываться определеннее, но она все прекрасно поняла. Она тоже помнила, как лежала в постели и глотала таблетки, словно мятные пастилки… Как ей было пусто и черно в тот момент на душе… Она помнила, как я говорила с ней часами, пытаясь доискаться причины ее состояния, ее желания навредить себе. И Шанель не стала больше докучать мне, махнула на меня рукой. Если ты хочешь возиться со слюнявыми сумасшедшими, это твое дело, как бы говорил ее взгляд. Меня повезут к счастью на черно-золотой яхте, а ты оставайся тут.

Итак, она уехала, несомненно, для того, чтобы ответить герцогу на его чувства.

Я несколько кривила душой, когда говорила, что хочу остаться ради работы. У меня была и другая причина. Ее звали Марк Лебуле.

Я знала, что он женат, но живет врозь с женой. Это позволяло мне искать с ним встреч без угрызений совести. Иногда он ночевал в своем маленьком кабинете при больнице. Я нарочно задержалась после службы, и он пригласил меня поужинать. Мы сидели в маленьком кабачке, ели рагу из бараньих ребрышек и говорили отчего-то о деревенской жизни. Его детство прошло в Бретани.

— Приятно встретить такую практичность и здравомыслие в молодой особе, — сказал Марк. — Я был уверен, что большинству красивых женщин интересны только тряпки, духи, синематограф и танго до обморока. Признаться, именно это и разъединило нас в свое время с женой. Она желала вести светскую жизнь, в то время как я — аскет и отшельник, предпочитаю баранье рагу изысканным кушаньям, а от шампанского у меня болит голова. Я представлял себе другую жизнь, наполненную деятельным трудом и разумными удовольствиями. Я виноват в том, что выбрал для себя не ту женщину, прельстившись внешним блеском, вняв голосу страсти. Но страсть угасает, а жизнь идет дальше. Если бы возможно было начать все сначала — я бы выбрал девушку вроде вас, надежного товарища, с которым я мог бы идти по жизни рука об руку. Но для меня все кончено. Женщины меня больше не волнуют, плотская сторона жизни отошла даже не на второй план. Мне поздно начинать жизнь заново. Я говорю с вами откровенно, дитя мое. Вам не нужна старая развалина вроде меня. Вы встретите молодого, полного сил человека, с которым разделите радости и тягости земного существования.