Мария Белкина - Скрещение судеб

У Канель в Мамоновском переулке, в доме номер шесть, на втором этаже, в квартире, в которой семья жила еще с 1912 года, всегда был народ, редкий вечер проходил без того, чтобы кто-нибудь не забежал, а в выходной уж обязательно бывали гости — старые друзья и знакомые самой Канель, и ее дочерей, и мужей дочерей. Квартира была большая, все жили вместе, и все три хозяйки были радушны, гостеприимны, и люди к ним тянулись. Я могу судить об этом по рассказам общих знакомых.

В доме Канель бывали старые большевики — Лежава, Цюрупа, Бонч-Бруевич, Луначарский. Часто приезжала Лидия Александровна Фотиева. Бывал и их сосед, доктор Левин, живший в том же доме на четвертом этаже. Он был лечащим врачом Горького и в течение долгих лет дружил с ним и ездил к нему в Сорренто; был он в дружеских отношениях и с отцом Бориса Леонидовича, Леонидом Осиповичем Пастернаком, и тот писал портреты членов его семьи. Как и Канель, был он близок к кремлевским кругам. Бывал у Канель и молодой Левин, и начальник Санупра Кремля, Левинсон, и, конечно, его дочь, Шуретта, и ее муж Муля Гуревич, и кто только там не бывал!

Ляля Канель, например, дружила с Броней Металликовой, они обе были врачами-эндокринологами и работали в одном институте. А мужем Брони Металликовой был Поскребышев, тот самый Поскребышев, которого Сталин звал «главный» и который долгие годы заведовал секретариатом Сталина. Без ведома его, Поскребышева, никто не смел переступить порог кабинета «Самого». Все заискивали перед Поскребышевым: и наркомы, и военачальники, и командиры производств, в душе презирая его за серость, за рабское его служение, за то, что он сносил все насмешки и издевательства Хозяина и садистские шутки его, вроде того, как под Новый год вместо елочных свечей Хозяин зажигал у него на пальцах сделанные из бумаги фунтики, и они горели, обжигая пальцы, а верный Саша корчился, но терпел. Впрочем, терпели все…

Поскребышев был низкорослый, на коротких ногах, с физиономией сифилитика, а его жена Броня была хорошенькой брюнеткой со вздернутым носиком, веселая, пикантная. Поскребышев обожал ее, а она, намаявшись, видно, со своим первым мужем, рада была спокойной благополучной жизни. Но однажды ночью, когда муж был на работе, а Хозяин всегда работал по ночам, Броню забрали, как забирали и других…

А Ольга Давыдовна Каменева, с которой Александру Юлиановну связывали давние дружеские отношения, была родной сестрой самого Троцкого… Она была очень партийной, принципиально партийной и отстаивала партийные установки в искусстве. В разные годы она была и председателем ВОКСа, и начальником театрального отдела Наркомпроса, и состояла членом художественного совета в театре В. Э. Мейерхольда. Она любила разыгрывать роль мецената, и у нее в ее огромной квартире напротив Александровского сада, ныне Манежной улице, собирались литераторы, художники, музыканты, актеры. И конечно, она бывала в театрах на всех прогонах, генеральных репетициях, премьерах, на вернисажах. Это была высокая женщина, совсем не похожая на Льва Давыдовича, круглолицая, с большими черными глазами, черные волосы, разобранные на прямой пробор, были гладко зачесаны назад и схвачены в тугой узел на затылке. Она носила какие-то странные платья наподобие хитонов, которые были модны в начале века среди декадентов, говорили, что она когда-то увлекалась декадентами, Бальмонтом.

Дина рассказывала, что Ольга Давыдовна ненавидела брата и даже не разговаривала с ним в последние годы его пребывания в России. Разногласия их и ссоры начались еще со времен эмиграции, а когда после революции он выдвинулся и занял главенствующее положение, она дико ревновала к его славе и всячески старалась выдвинуть на первое место своего мужа Каменева. Она всегда подчеркивала, что Сталин хорошо знает, что она не любит Леву и никогда не разделяла его взглядов. Но нелюбовь к брату ее не спасла, как и не спас свою Броню Поскребышев!

Я привела все эти имена только для того, чтобы показать, сколь обширен был круг знакомых семьи Канель и сколь опасны были их связи.

А старшая Канель еще вдобавок ко всему — и это, конечно, было главным — сумела вызвать гнев самого Хозяина. 9 ноября 1932 года потом будут считать в семье Канель, а также в семье доктора Левина, того, который будет объявлен «убийцей» Горького, днем роковым… Правда, Александра Юлиановна если и догадается о том, что тот день был роковым, то почти уже перед самой своей кончиной.

9 ноября была среда. Первый рабочий день после праздника 15-й годовщины Великой Октябрьской революции. Обычный рабочий день. Прежде чем отправиться в больницу на Воздвиженку, Александра Юлиановна должна была нанести два визита. Первый визит был к Жемчужиной. Та встретила ее в халате, с распущенными волосами, очень расстроенная.

— Надя застрелилась, — сказала она.

— Господи! Как же это так?

— Не от веселой жизни, — ответила Жемчужина. — Да вы и сами все отлично знаете…

Да, Канель знала, что жизнь Надежды Сергеевны была отнюдь не из легких, но как можно было ожидать такого исхода! Александра Юлиановна была совершенно подавлена известием, она очень жалела Надежду Сергеевну и была к ней привязана. Уходя от Жемчужиной, она спросила, как та сообщила ей о самоубийстве Надежды Сергеевны, доверительно или об этом можно говорить.

— Да все уже знают! — сказала Полина Сергеевна.

От Жемчужиной Канель поехала к Каменевой и, конечно, рассказала ей о случившемся, рассказала в присутствии жены страшего сына.

— Боже, какое несчастье для Сталина!.. — воскликнула Ольга Давыдовна.

А потом на Воздвиженке, в больнице, Канель сообщила об этом скорбном известии докторам Левину и Плетневу, которых она еще в начале 20-х годов пригласила быть консультантами Кремлевки. А не прошло и нескольких часов, как в больнице появились работники ЦК Пагосян и Абросов с готовым заключением о смерти Надежды Сергеевны, в котором значилось, что она скоропостижно скончалась от острого приступа аппендицита. Требовались подписи главного врача Кремлевской больницы Канель и консультантов Левина и Плетнева. Канель отказалась подписать эту бумагу, сказав, что ей не позволяет этого врачебная этика. Надежда Сергеевна была ее больной, а ее даже не удосужились позвать к ней и не дали засвидетельствовать ее смерть. Подписать этой бумаги она не может. По той же причине отказались поставить свои подписи Левин и Плетнев. Это был 1932 год и говорить о врачебной этике еще было возможно…

Абросов и Пагосян поехали в Кремль к Сталину и доложили ему, что врачи не хотят подписывать.

До Канель потом уже дошли слова Сталина:

— Нэ хотят?! — сказал он, — нэ надо, обойдемся…

И обошлись… Но фамилии этих врачей — Левина, Плетнева, Канель — он конечно же запомнил…