Мария Белкина - Скрещение судеб

— А какое на вас впечатление произвел Берия? — спросила я.

— Да никакого! Человек как человек, на свои портреты похожий, и все. Фамилию, конечно, слышала, а что он такое, не понимала. Он тоже спрашивает: «Почему ты написала это письмо?» А я стою перед ним девчонка девчонкой, с косичками. Надоели мне все эти вопросы, я и говорю ему: «А я хочу все знать, вот и написала». А он мне: «А мы царапаться умеем». А я ему: «А мне все равно, все интересно. Я хочу все своими глазами видеть, хочу все знать». Ну и не стал он больше разговаривать. А следователь, который со мной возился, по генералам водил, у него уже все мои дневники, все бумажки мои. Загребли и доставили. Он меня спрашивает: «Твое?» «Мое», — говорю. «Эх, — говорит, — был бы я твоим отцом, отшлепал бы я тебя как следует и отправил бы обратно домой». А отправили в камеру. А до меня все еще ничего не доходит! Интересно даже: какими-то коридорами водят длинными, а в коридорах в стенах шкапы. Тебя ведут и вдруг, бац, в шкап запихнули, провели кого-то мимо, выпустили, дальше ведут… Ну, хоть бы испугалась, так нет! Гляжу на все, глаза таращу. А когда в камеру к Але попала, так я в нее с первого взгляда влюбилась, думаю, вот какой интересный человек, вот как повезло мне! А она, когда рассказала я ей всю историю свою про письмо и как объяснить ничего не могу, — так смеялась! Песенку потом сочинила и напевала все:

Аля учила меня натирать пол, когда у нас бывал день уборки, а на прогулке заставляла быстро-быстро ходить. Я, как выведут нас на крышу, встану у стенки и стою, а она не позволяет.

— Бегай, — шепчет, — бегай. Это вместо физкультуры, мы целый день сидим, надо двигаться!

Она очень много рассказывала мне о Франции, о Париже. Всякие произведения пересказывала. «Тристан и Изольда», «Нибелунги». Я слушала развесив уши. А раз стала она рассказывать про вурдалаков и вампиров, как они подкрадываются и кровь начинают сосать, а глаза у нее огромные, а сама бледная и такое страшное лицо сделала, и ко мне все приближается, приближается, и тут свет еще потух! Я как закричу, дура такая, испугалась. А свет тут же зажегся. Надзирательница входит.

— Кто кричал? Что происходит?

Аля говорит:

— Это она темноты испугалась.

А потом мы с ней как захохочем — остановиться не могли. Мы много смеялись — по каждому пустяку… Аля говорила, это для пищеварения полезно и разрядка для нервов. Правда, я то и не нервничала, на допрос меня почти и не вызывали. Вызовут, разве только чтобы посмотреть на меня, увидят — дура дурой, совсем девчонка, — и обратно в камеру отсылают. Я то думала, посижу, посижу и домой отпустят, только с Алей жаль было расставаться. Она мне сказала, что уже год как сидит. И на допросы ее уже не вызывали… Она была очень бледная, синяки под глазами, но всегда очень бодро держалась. Она всем делилась, что покупала в ларьке. А когда у нее был день рождения, она даже торт сделала, говорила, что на Новый год такой делала — из печенья, крем из масла с сахаром, все это в несколько слоев уложила, а сверху разукрасила разноцветными конфетами. Ксантиппа так и подглядывала в глазок за ее художеством. Три месяца мы вместе просидели, с августа 1940-го, а потом нас вместе с постелями вдруг в другую камеру перевели, и там у нее была встреча…

Об этой встрече с Лялей Канель Аля писала Дине:

«Я как сейчас помню, — вот входим мы с Валей Фрейберг в какую-то камеру маленькую — почему-то она с умывальником, — и возле умывальника стоит женщина и моется. Я прямо с порога спрашиваю:

— Не встречал ли кто-нибудь из вас Канель?

И тогда та женщина поворачивается ко мне и, бледнея, говорит:

— Я сама Канель!

— Ляля?

— Ляля.

— Привет вам от Дины…

Мы недолго пробыли вместе, всего несколько дней, — всего для того, чтобы я могла донести до вас ее живую, все передать вам о ней… И все же это величайшее чудо, что мы с ней встретились. Ты представляешь себе, какое это для нее было огромное облегчение — встретить своего человека, рассказать ему то, что нужно было сказать, — передать этому человеку всю свою живую боль. Эстафету страдания… Да, Ляля очень верила, что я выберусь и встречусь с вами, и, может быть, в том, что это осуществилось, — огромная доля ее веры, ее желания…»

Надо ли объяснять, каким Аля обладала редкостным даром располагать к себе людей, если обе сестры Канель с первого же знакомства ей доверились! Ночью Ляля шепотом рассказывала все, что с ней было…

Тогда, 22 мая 1939 года, ее из дома привезли в Сухановскую тюрьму. Там она прошла все то, что проходила Ася Сырцова… Ляля была очень слабенькой, она все время теряла сознание, ее обливали водой и начинали все сначала. Через месяц у нее хлынула горлом кровь. Ее отправили в больницу, стали усиленно кормить, и она с ужасом думала, что откармливают ее для новых пыток.

Когда ее выписали из тюремной больницы, ее вызвал к себе Берия. Ляля уверяла Алю, что Берия обладал гипнотической силой, она не могла выносить его взгляда и со всем соглашалась. Ляля легко поддавалась гипнозу. Дина рассказывала, как на Мамоновском однажды у них был в гостях гипнотизер и ему стоило только притронуться к Ляле, как она тут же заснула. Между прочим, он тогда и Мулю загипнотизировал, тот и плавал, и гавкал, и ходил на четвереньках, с ним можно было проделывать все, что угодно, к всеобщему удивлению — такой мужественный, решительный, энергичный и вдруг… Самолюбивая Шуретта была весьма этим шокирована. А вот Дина оказалась неподвластной чужой воле — гипнотизер ничего не мог с ней сделать. Но это так, к слову пришлось. А что касается Берия — то, мне кажется, просто жертве трудно вынести взгляд палача…

Берия, сверля Лялю тяжелым взглядом, уговаривал со всем согласиться и все подписать. Ее муж уже подписал, он во всем признался. Надо подписать и ей. Сопротивляться бесполезно, ведь уже доказано, что они были связаны шпионской работой с матерью, что после ее смерти они ездили за границу специально для того, чтобы наладить связи с иностранными разведками. А поездку эту им организовала Полина Семеновна, а Полина Семеновна была в очень близких отношениях с Александрой Юлиановной, и вместе они совершали поездки за границу, да и сама Ляля вместе с ними ездила, и уж ей-то хорошо известно, что не для лечения Полина Семеновна туда ездила…

И он подвинул к Ляле протокол, где были вопросы и ответы, вопросы и ответы, и на все вопросы были даны уже ответы! Ей оставалось только поставить подпись. И она поставила… Она говорила, что у нее не было сил больше сопротивляться, она была как во сне. Потом ее на какое-то время оставили в покое, потом снова вызвали к Берия. Переступив порог его кабинета, она увидела Жемчужину, и та сразу стала кричать на нее: