Мария Белкина - Скрещение судеб

Сергей Яковлевич летом 1938 года очень хворал, лежал в больнице, где Нина Гордон вместе с Алей навещали его.

Имя Цветаевой притягивает. И каждому хочется, так или иначе, быть причастным и если не о ней самой, так хоть о близких сообщить нечто . Правда и о ней самой столько всякой небыли говорится!

А вот как рождаются «мифы», я однажды была свидетелем. Это было где-то в начале восьмидесятых. Мне попало в руки сочинение Бронислава Сосинского и кассета, он любил свои эссе наговаривать. «Я совсем недавно узнал, — говорил и писал он, — что Марина Ивановна сказала одному из наших крупнейших поэтов Арсению Александровичу Тарковскому: — «Сергей Яковлевич? Это страшный человек!» Я понимала, она этого не могла сказать и не мог сказать это Арсений. Мы с ним много говорили о ней… И все же я помчалась в Переделкино, где он в это время жил. Арсений был в полном здравии, но как всегда, вспыльчив и недоразобравшись, недопоняв, налетел на меня — как я смею распространять о нем всякую чушь! А когда до него дошло в чем дело, он сердито прокричал: «Никогда этого не говорила! Ложь! Вообще о муже не говорила! Да, вы что забыли, что о тех кто сидел не говорили!..»

Уходя от Арсения, я столкнулась в коридоре с Николаем Николаевичем Вильмонтом. И тут меня осенило — так ведь это же он сказал! Это его слова. Как-то у них в Астраханском за обедом, а его жена Тата любила вкусно угостить, зашел разговор о Сергее Яковлевиче и Николай Николаевич сказал: — «Сергей Яковлевич — это страшный человек!» И на мой вопрос — почему он так думает, ответил: «Эфрон убил сына Троцкого Льва Седова!», и сослался на предисловие Проффера к фотоальбому Цветаевой. Мне была известна эта статья и я сожалела, что такой уважаемый человек, как Проффер, взял эти ложные сведения из какой-то чужой книги. Я привела все доводы, какие только могла, и обещала даже живых свидетелей привести, которые в то время, когда Седов умирал в Париже, встречались с Сергеем Яковлевичем в Москве. Кажется, я убедила Николая Николаевича. Конечно, он не только мне это говорил, а спутать Тарковского-Вильмонта было легко, Марина Ивановна встречалась и с тем и с другим, а затем приписали эти слова и самой Марине Ивановне! — Взрослые так любят эту детскую игру — в «испорченный телефон»!

Тата тогда, за обедом, сказала:

— Сергей Яковлевич очень виноват перед Мариной Ивановной!

И я с ней вполне согласилась. Имея такую жену, и понимая какой это поэт, он не имел права подвергать ее риску, не имел права связывать свою судьбу с НКВД, становиться тайным агентом. Но впрочем нам ведь ничего неизвестно…

А недавно одна общая знакомая сообщила мне, якобы со слов Таты, что это Марина Ивановна сказала ей, Тате: — «Сергей Яковлевич очень виноват…» Но Тата уже мертва и очной ставки не устроить. А Марина Ивановна ни с кем, никогда, даже с Ниной Гордон, которой очень доверяла, и у которой муж тоже сидел, — не касалась этой темы, разве что с Лилей, с Елизаветой Яковлевной говорила.

…С Сергеем Яковлевичем мне так и на довелось встретиться. Он был уже арестован, когда мы с Тарасенковым познакомились с Мариной Ивановной. И получилось так, что он оказался единственным из семьи Цветаевой, кого я не знала. И потому книга моя сразу была задумана как триптих — только о тех с кем непосредственно столкнула меня судьба: Марина Ивановна, Мур, Аля. А Сергей Яковлевич прошел стороной…

В те отдаленные времена, конюшковские времена, как я уже говорила, мы ничего о нем не знали. Но он вызывал у меня чувство симпатии ибо он был мужем Марины Ивановны, отцом Мура. И сочувствие, ибо он находился в тюрьме. Позже я столько доброго слышала о нем, от тех, кто встречался с ним в 1937–39 годах в Москве, от Нины Гордон, от Лиды Бать, от его племянника Константина, от Эйснера, который знал его еще по Парижу. Все говорили, что он был обаятельным, отзывчивым, внимательным, добрым и интересным человеком. Борис Леонидович писал, что полюбил его как брата. А о молодом Эфроне так тепло отзывались — Бальмонт, Белый, Ходасевич, Волошин. Столько писала Марина Ивановна о нем. Столько его писем прочла я к Волошину, к Елизавете Яковлевне. Хорошие письма, хороший человек их писал. Но сразу бросается в глаза, что человек этот никак не может найти себя, что неприкаянный он какой-то, и что он так и не состоялся… Ну, а затем я прочла о том, что произошло под Лозанной, и о том, что был он и «наемным убийцей», и «платным агентом» и прочее, прочее…

Ну, и как же теперь отношусь я к нему? С состраданием .

Мне представляется, что он был самой трагической фигурой в этой семье. Хотя трагедий хватило на всех… Такой неудачник и главное сознавал это сам. Он писал: «Я с детства (и недаром) боялся (и чуял) внешней катастрофичности под знаком, которым родился и живу. Это чувство меня никогда не покидает…»

Неудачник во всех своих поисках, метаниях, устремлениях, делах. Он был способным литератором и хорошо писал, но быть писателем при гениальной жене!.. Он увлекался издательской работой, издавал интересные журналы, но они тут же прогорали. Он увлекался кинематографом, окончил операторские курсы, но разразился кризис, безработица. «Недавно соноризировал один фильм заснятый за Полярным кругом. Пять дней работали, как оглашенные, а он проклятый через несколько дней сгорел в лаборатории. Рука у меня легкая!» А сколько сил вложил он в Евразийское движение и все ушло в песок!.. Он мог быть храбрым и мужественным. Какой путь он проделал с армией Карнилова, отступая над натиском красных, до самого Перекопа. Правда он потом написал: «Даже на войне я не участвовал ни в одном наступлении. Но за то ни одна катастрофа не обошлась без меня…»

О Сергее Яковлевиче можно написать книгу, но это не входит в мою задачу. Приведу только еще одно его письмо — это в Коктебель. Волошину, в 1917 году:

«Я очень горячо переживаю все, что сейчас происходит, — настолько горячо, что боюсь оставить столицу. Если бы не это — давно был бы у Вас…» И далее: «Я сейчас так болен Россией, так оскорблен за нее, что боюсь — Крым будет невыносим. Только теперь почувствовал, до чего Россия крепка во мне… Мало кто понимает, что не мы в России, а Россия в нас.»

И он будет болен Россией до конца своих дней…

Только сначала он болеет за Россию на стороне белых, спасая ее от большевиков, от красных, а потом… потом болеет за большевистскую Россию, за Советскую Россию… И делает он это с полной отдачей всех своих сил, с полной искренностью и убежденностью, как в том, так и в другом случае. И как в том, так и в другом случае катастрофа не минует его…

Кто-то написал, что для Марины Ивановны Сергей Яковлевич так и остался тем из «Лебединого Стана». Это не так. Ум у нее был зрячий, да, она творила людей, но ум быстро ее остужал. «Перекопца» она похоронила давно, еще в двадцатых годах. А с Сергеем Яковлевичем прожила почти всю свою сознательную жизнь. И всё в этой жизни было: и расхождения, и обиды, и ссоры, и измены — все как у всех. Но она знала Сергея Яковлевича и понимала как он заплутал …