Бенедикт Сарнов - Красные бокалы. Булат Окуджава и другие

Но это – его дело, его выбор, и я не собираюсь его за это осуждать. Я ведь пишу не про него, а про Булата. И во всем этом деле меня интересует только Булат.

вместе с ним подписали люди известные. Назову лишь некоторые имена из тех сорока двух, что под ним стояли:

Алесь Адамович, Белла Ахмадулина, Григорий Бакланов, Василь Быков, Даниил Гранин, Юрий Давыдов, Юрий Карякин, Александр Кушнер, Юрий Левитанский, академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв, Юрий Нагибин, Лев Разгон, Роберт Рождественский, Юрий Черниченко, Мариэтта Чудакова, Михаил Чулаки, Виктор Астафьев.

Из тех, кто решился громогласно осудить расстрел Белого дома, известностью, да и авторитетностью, могли с ними сравниться только двое – Андрей Донатович Синявский и Владимир Емельянович Максимов.

Как на грех, оба эмигранты.

Зыбкая теория эта от первого же легкого щелчка рассыпается как карточный домик. О Максимове и Синявском с куда большим основанием, чем о Булате и всех, кто вместе с ним подписал «письмо сорока двух», можно сказать, что они подгребали стружки, чтобы разжечь тот костер. А уж Максимов не то что «стружки подгребал», а прямо-таки бикфордов шнур запаливал, чтобы полыхнуло. И ельцинской власти они были обязаны уж никак не меньше, чем Булат, или Белла Ахмадулина, или Виктор Астафьев. Хотя бы тем, что благодаря этой власти получили возможность свободно приезжать на родину и не издалека, из Парижа, через вой глушилок, а прямо тут, в Москве, свободно и громогласно высказывать свою точку зрения, – каковой возможностью тут же и воспользовались.

Хорошо зная их обоих, я иначе объясняю причину того выбора, который Владимир Емельянович Максимов и Андрей Донатович Синявский сделали в тот критический момент нашей истории.

подписавших его оказалось бы не сорок два, а не меньше восьмидесяти, может быть, даже и больше. Во всяком случае, подписи всех, кто на картине Биргера, вспомнившейся Булату, сидел «рядком, и красные бокалы у каждого из нас – в изогнутой руке», уж точно бы там красовались.

Но в лихорадочной спешке организаторы этой акции обзвонили только тех, кого в тот момент успели вспомнить, и вышло так, что в числе подписавших этот исторический документ оказались Таня Бек, Андрей Дементьев, Александр Иванов, Эдмунд Иодковский, Татьяна Кузовлёва и Римма Казакова, но не оказалось ни Фазиля Искандера, ни Войновича, ни Льва Копелева, ни Олега Чухонцева, ни Эдисона Денисова, – не говоря уже о самом Биргере, который, если бы к нему обратились, конечно, как и все мы, без колебаний поставил под этим письмом свою подпись. Как – наверняка – и те его модели, которые запечатлены на других его полотнах: Вася Аксёнов, Коля Панченко, Игорь Виноградов, Алла Демидова, Игорь Кваша, Григорий Поженян.

Не умри он пятью годами раньше, конечно же, – у меня нет в этом сомнений! – поставил бы свою подпись под этим письмом и Юлик Даниэль. Даже если бы пришлось ему при этом поссориться со своим другом и однодельцем Андреем Синявским. А может быть – не исключаю и такой вариант, – Юлику удалось бы удержать Андрея от его намерения вступить в постыдный альянс с Максимовым.

Все мы были, как говорится, люди одного круга, и все в тот момент были на стороне Ельцина.

Но прошло немногим более двух лет – и арифметика была уже совсем другая.

В 1993-м из людей «нашего круга» только двое (Максимов и Синявский) осудили Ельцина.

А в 1996-м из всех нас только двое не отступились от него, продолжали его поддерживать: Вася Аксёнов и Мариэтта Чудакова.

Причиной того, что все, кого мы считали «своими» (за исключением этих двоих), от него отшатнулись, стала чеченская война.

мы с женой познакомились с известным нам до того только по радиоголосам югославским философом-диссидентом Михайло Михайловым. Он сразу же стал для нас Мишей и в этом качестве оставался все последующие годы.

В 92-м Миша приезжал в Москву, и мы с ним радостно обнялись, как друзья и единомышленники.

Единомыслие наше и в эту нашу встречу не было омрачено никакими серьезными разногласиями. Лишь в одном пункте оно было нарушено.

Миша очень болезненно воспринял кровавый распад его родной Югославии. И уверял, что и нам не миновать такого же страшного и кровавого распада. Если маленькая Югославия, распадаясь на части, не обошлась без гражданской – межнациональной – войны, то как можно предполагать, что гигантскую сталинскую империю зла чаша сия минует. «Нет, и не надейся! – говорил он мне. – Горькую чашу эту и вам придется испить до дна».