Антонелла Чиленто - Неаполь чудный мой

Но Везувий если и думает, то думает как динозавры: ему для этого нужны долгие века, за последние столетия он так много поработал, что, быть может, теперь уже ни на что не способен. Прежде он извергался раз в два года, потом раз в двадцать лет, потом раз в сорок. Теперь он перевалил отметку в шестьдесят, и время от времени люди, мало что в этом понимающие, делают какие-то измерения и рассуждают о планах эвакуации, эффективность которых довольно сомнительна.

На Везувии и вокруг него пробки даже летом, даже во время Феррагосто, периода отпусков, поэтому неясно, каким образом можно убежать отсюда во время извержения или еще перед самым его началом.

В общем, Везувий мирно дремлет, поглощая ясный воздух, идущий с моря, как и его сестра, гора Фаито, расположенная неподалеку, поросшая елями, белая от снега, – так они и стоят, гора и вулкан, связанные общей морской судьбой.

Настоящее пламя, способное вспыхнуть, в Неаполе есть, но его не видно.

Оно снится по ночам, является в кошмарах жителям Сан-Джорджо и Торе-дель-Греко, буржуа и бандитам, вползает в новые дома и на старинные виллы, рычит, как на празднествах в честь святых или в древних комедиях, нечто непереводимое, неразборчивое – простые звуки, напоминающие диалог Тото и Нино Таранто:

– Ну, там чо?

– Там горячо [31] .

Вода проходит лишь по границе нашего алхимического города.

Вода, которой, в сущности, полагается течь в пределах Неаполя – по рекам, ручьям, сточным канавам, античным водопроводам, на самом деле окружает, очерчивает его: море, на котором он стоит, теплая вода термальных источников на северной границе, выходящая на поверхность через вулканы Флегрейских полей.

Вода, как и огонь, взяла Неаполь в осаду: на севере вулканы, Сольфатара, где наружу вырываются струи серного пара, Монте-Нуово и дымящий кратер Астрони, на юге – Везувий. Поэтому ему лишь остается быть городом земли – земли каменистой, темной, истощенной. Ноги его слишком глубоко увязли в ней, и их не видно, а голова состоит из прозрачного воздуха, и при этом город, сам того не замечая, рождает витающих в облаках философов, прочно стоящих на земле писателей, текучих художников и безутешных математиков.

Голова, состоящая из воздуха, ничего не знает про брюхо, принадлежащее стихии земли, она с ужасом взирает на огненные органы и каналы и умиротворенно созерцает каналы воды, которые ее питают.

Термы Нерона и теплые источники в древних Байях разделены массивной скалой, которая врезается в море, – мысом Эпитаффио. Под ним, в голубой бездне моря, покоится огромный город, протянувшийся до самых Бай. В древности здесь любили отдыхать императоры и римская знать, а сегодня это место частично ушло под воду, его можно осмотреть на лодке. То, что осталось на суше, представляет собой один из интереснейших археологических заповедников в мире наряду с Путеолами, Байями и Кумами и термами Нерона, действующими и поныне.

Это земля одиноких поэтов, которые иной раз пишут по-латыни, таких как Микеле Совенте, громадных ресторанов, где подают мидий и устриц из Фузаро, где по воскресеньям собираются большие компании; здесь назначают друг другу свидания славянки средних лет и престарелые ревнивые неаполитанцы, это край, где огромные региональные инвестиции исчезают в руках прохиндеев, здешние пляжи, некогда чудесные, нынче завалены мусором, и тем не менее это земля забытых богов, место с неисполненной судьбой, и оно по-прежнему остается одним из самых красивых в окрестностях Неаполя.

Неаполитанские воды невозможно воспринимать отдельно ни от древнеримских серных вод, ни от терм современных – купален, располагающихся среди зеленых лугов, с тремя бассейнами, с кальдарием [33] , с лечебными грязями и многочисленными оздоровительными процедурами.

В Италии я часто хожу в термы. Мне нравится купаться в горячей воде. В некоторые из них я наведываюсь снова и снова – например в Раполано в Тоскане, вода там небесно-голубая и белое, мягкое, сыпучее дно: много известняка. А на Искье, напротив, вода соленая и немного вязкая, прозрачная, бурлящая. Сернистые воды моря, не земли, подобные тем, что в Сатурнии, пахнут полем.

В Байях вода соленая и плотная. В кальдарии, где снимали эротическую сцену из фильма “Любовь утомляет” с Анной Бонаюто и Пеппе Ландзеттой, температура воды часто превышает сорок градусов, а поскольку водоем находится в помещении, в отличие от тосканского, внутри стоит густой пар, от которого трудно дышать, и чувствуешь себя не в своей тарелке.

Зимой в термы приходят пузатые, волосатые мужики с толстенными золотыми цепями на шее, внешне весьма смахивающие на героя Пеппе Ландзетты. А летом или весной публика тут становится более разнообразной: женщины, целые семейства, влюбленные пары, наводящие ужас оравы детей. Однако – редкость в Неаполе! – в термах довольно тихо, шумные неаполитанцы разговаривают там вполголоса. Даже когда народу много, нет тягостного ощущения толпы.

Водоем с темной грязью соединяется с озером каналом, где плавают гуси, он вызывает смутное беспокойство, но температура там идеальная. Вокруг передвигаются коричневые силуэты: грязь, которую добывают оттуда, черная и смолянистая, и посетители намазывают себе ею тела и лица, превращаясь при этом в исчадия ада. Даже в роскошных дизайнерских душевых черноту смыть не так-то просто.

Холодный водоем, расположенный ниже, для тех, кто помоложе, или для любителей контрастов – после кальдария.

Водоем посередине служит олимпийским бассейном. Несмотря на запрет нырять в него с высоты, в нем без конца поднимаются столбы брызг.

Я плыву без очков, и тут мальчик-даун обнимает меня и целует.

– Ты красивая! – произносит он и устремляется прочь. Родители мягко укоряют его.

Все происходит так быстро, что я не успеваю среагировать и, глуповато улыбаясь, спешу добраться до безопасного угла.

В кальдарии в разгар дня люди сидят как идиоты, при сорокаградусной температуре, похожие на огромных тритонов в цветных трусах. Под холодным душем я пытаюсь поднять себе давление. В соседних залах многие спят, задрав ноги, поставив рядом запотевшие бутылки с водой, только что покоившиеся в холодильнике. По этим комнатам все бродят расслабленные, вялые, отупевшие от купания.

Автомобили припаркованы в огороде, между баклажанами и помидорами, под шпалерами, по которым ползет виноград, рядом с диким маком. На набережной, в нескольких метрах от нас, рычат и толкаются локтями невольники пляжа. И длинные ряды машин текут в город и из него подобно ожерелью.

Храм Меркурия, иначе именуемый храмом Эха, живет в моей душе как детская мечта, которую невозможно забыть. Впервые меня привели туда родители, постоянно водившие меня по музеям и раскопкам. С тех пор я возвращаюсь туда не реже чем раз в год. Храм находится в Байях, в конце аллеи античных терм, расположившихся вдоль стены, отделяющей Байи от Баколи, поверх которой идет улица под названием Скаландроне [34] .