Антонелла Чиленто - Неаполь чудный мой

Не машина – махина, через “х”.

Помпеи остались в моей памяти огромным миром, разрушенным, но по-прежнему живым, в который можно было наведаться, – в ту пору не менее трудно было идти по проспекту Умберто, – а еще тем таинственным местом, где происходит действие прекрасного рассказа Теофиля Готье – “Ария Марцелла”.

Молодой француз, путешествующий по Италии, видит в Археологическом музее Неаполя гипсовую копию великолепного бюста и думает: с кого он сделан? На следующий день он отправляется в Помпеи и ночью оказывается запертым на территории, где ведутся раскопки. Внезапно перед его помутившимся взором мертвый город оживает.

В окружении говорящих на латыни помпеян путешественник, изучавший этот язык, объясняется на нем как может; потом он попадает в дом прекрасной женщины, куртизанки – это с нее лепили бюст, который он видел в музее! Но, увы, оставшись наедине с соблазнительницей, он обнаруживает, что она – вампир, призрак, который хочет удержать его в своем времени, давно прошедшем, забрав себе его кровь и душу…

Вампиры в Помпеях – идея великолепная. Есть в этом, пожалуй, некоторый китч, но я читала Готье с большим удовольствием. Еще в те годы я прочла книгу остроумного, но ныне забытого журналиста, Паоло Монелли, “Приключения в I веке” – кажется, так она называлась. Там тоже мир мертвых возвращался к жизни.

Сегодня Помпеи занесены пылью. Пожалуй, мне больше нравится компактный Геркуланум.

Раскопки древнего Геркуланума ведутся в недрах ныне существующего, их можно было бы продолжать, но тогда современный город рухнет. Печально, что новый город выглядит более обшарпанным и запущенным, чем античный, и что снизу, из зоны раскопок, граница видится не слишком четкой.

Виллы Мильо д’Оро тоже поражены подобной эрозией: некоторые отреставрированы и красуются перед наблюдателем во всем своем блеске, другие пребывают в упадке или же пострадали от пожара. Там и тут видны следы прежнего великолепия, маленькие сады, пальмы – печальная память о тех временах, когда здесь был курорт. На сегодняшний день мне требуются особые очки, чтобы разглядеть в Геркулануме и Помпеях не только индустриальные окраины.

Вместе со мной в вагон входит сумасшедший. Он волосат, на нем темно-серое пальто, руки он держит в карманах. Маленький рот плотно сжат и напоминает бутон, и он повторяет все громче и громче:

– Надеюсь, он сойдет с рельс! Все сдохнут, а я не сдохну!

Потом он садится на одно из зеленых грязных сидений, надевает черную шапочку, шерстяную, плотно сидящую на голове.

– Хоть бы он сошел с рельс! Все должны сдохнуть, должны!

Голос становится все тише. Мы, все еще стоя, переглядываемся. Мы – это студентка, едущая из далекого дома в университет, это видно по размеру ее сумки (там у нее учебники, плеер, обед, упаковки платочков, пузырек шампуня), синьора с огромным чемоданом на колесиках, которой ехать дальше, чем нам, ну и я. Сумасшедший успокоился, он тихо бормочет что-то, мы можем сесть.

Мы находимся в одном из поездов до Ночеры-Инферьоре, Ночеры полей, деревьев и земли, о которой рассказывал Доменико Реа.

На протяжении года я каждую неделю ездила в Ночеру.

Мне вспоминается рассказ “Тот, кто видел Куммео”, один из самых красивых у Реа. В Ночере большое количество старинных земледельческих хозяйств, возрожденных к жизни. Здесь заканчиваются обширные городские окрестности Неаполя, начинается переход к Салерно, к другим пейзажам и другой истории.

А поездка до Ночеры в большей степени, чем сама Ночера, помогает понять Неаполь и его истинные корни, изначально – сельскохозяйственные.

Поезда на Сапри и Потенцу, делающие остановку в Нофи, отправляются с вокзала под открытым небом, с “Наполи Чентрале”. Приходится идти через всю станцию, чтобы добраться до этих поездов: они всегда стоят на крайних путях – двадцатом, двадцать втором и двадцать пятом. Часть их маршрута пролегает по путям метро линии 2, и пассажиры дальних маршрутов смешиваются с пассажирами метро, передвигающимися на короткие расстояния: первые спокойно сидят, в то время как городские жители, словно бескрылые мухи, суетятся, все сметая на своем пути, – и все только ради того, чтобы после сойти в Кавуре, проехав один-единственный перегон. В такие моменты ритмы города и провинции смешиваются, а точнее, сталкиваются и вступают в конфликт.

На этих дальних электричках публика весьма разнообразна, она все время меняется, но народу такое количество, что сесть невозможно. Студенты читают учебники по уголовному судопроизводству и почти никогда не путешествуют дальше Салерно. Кто-то едет на работу: чемоданчики, сотовые, которые теряют сеть через пятнадцать минут, головы падают, и люди засыпают – плащи, арабский разрез глаз, грязные волосы, перхоть, изможденные лица. Главное, что можно сказать о поездах, следующих в Калабрию: в них воняет. Воняет невыносимо, иной раз приходится открывать окна, ржавые, заклинившие, даже если на улице холодно или идет дождь. Воняет затхлостью, спертым воздухом, немытыми ногами, жиром, загаженными туалетами, мочой и потом. Поезд грязен снаружи и мерзок изнутри. Вагоны первого и второго класса не различаются по уровню. Это последние вагоны последних поездов Италии.

Когда наступает время обеда, пассажиры достают свои бутерброды, дорога предстоит долгая, и часто люди начинают есть, пока поезд еще стоит на вокзале, а из окна открывается вид на административный центр.

Служащий железнодорожной компании, чей наряд гармонирует по цвету с зеленой в клетку обивкой старых кресел, судя по выговору авеллинец, недолюбливает неаполитанцев:

– В Калабрии неаполитанцы ведут себя как хозяева… машины ставят, где им вздумается… они все скупили: Скалеа, Сан-Никола…

Он говорит со своим соседом и коллегой, и диалекты постепенно смешиваются, как, впрочем, и во всем поезде: беневентский, торренский, авеллинский… Разные языки и мрачные взгляды – черные, как Везувий, который виден все отчетливее, по мере того как поезд движется вперед.

– Когда мы приедем в Грополи? – спрашивает мальчик у своего папы, без особой надежды, поскольку Агрополи далеко.

Джантурко, ближайший пригород, весь состоит из ящиков и складов.

Огромные ящики привозят из порта, они образуют самостоятельную панораму надписей, словно игрушки огромного ребенка, “лего”, принадлежащий титану: Capital, Oix, Zim, Uasp, China Shipping, Hanjiin, Nedlloyd, GenstarLinea Mexicana, Senator, Cosco… Студентка, едущая в одном со мной вагоне, включает запись университетской лекции. Текст сливается с шумом поезда в монотонное жужжание. За окном проплывают скособоченные сараи, дома-коробки оранжевого, розового, желтого, серого, голубого цвета.