Фредерик Бегбедер - Конец света: первые итоги

«Когда Иисус снова явится на землю, его замучают пресс-конференциями».

«Карлики рождаются нормальными — они уменьшаются, когда начинают расти».

Гурио — прямая противоположность Паскалю Киньяру. Он любит выходить за пределы своих книг, любит общаться с себе подобными, а главное — не считает себя художником. В этом он заблуждается, потому что его открытие носит в высшей степени художественный характер: пьянство освобождает. Его барная литература глубже, оригинальнее и удивительнее литературы салонной (которой посвящены статьи в литературных приложениях, которая получает премии-однодневки и которой суждено исчезнуть), а следовательно, гораздо больше достойна уважения. Как показал Александр Лакруа в блистательном эссе «Утопиться в вине?» (издательство «PUF», 2001), все настоящие гении пили горькую: Бодлер, Рембо, Фицджеральд, Керуак, Лаури, Буковски, Блонден, Дебор. Алкоголь — это литературный конвейер. Готов спорить, что к 3002 году занудные проповеди о пользе трезвости погрузятся в пучину забвения, а «Заметки у барной стойки» еще будут пристально изучать. Наши потомки захотят понять, почему некоторые предложения напечатаны крупным шрифтом, а другие, напротив, мелким. На самом деле автор стремился как можно точнее передать громкость голоса, тембр и интонацию говорившего. «Заметки у барной стойки» — это калиграммы для бедных. На дне сундучка нас ждет сюрприз. Мы узнаем, что с помощью всех этих высказываний Гурио пытался восстановить образ отца-алкоголика, умершего, когда мальчику было шесть лет. «Лучший способ унести людей с собой — это вспомнить их слова». Он нашел инструмент, с помощью которого сумел победить время и смерть. Этим инструментом стал желтый блокнот.

//- Биография Жан-Мари Гурио — //

«Это надо быть таким придурком! Прямо талант!» На протяжении 15 лет — с 1985-го по 2000-й — Жан-Мари Гурио скрупулезно собирал словесные перлы своих собутыльников. Он так часто повторял, что является всего лишь барным писцом, что все как-то забыли, что он — хороший писатель: «Спасибо, Бернар» («Merci Bernard») и «Палаццо» («Palace») в соавторстве с Жан-Мишелем Рибом; «Тсс!» («Chut!») — этот роман о любви молодой библиотекарши и призывника удостоен премии Виалатта 1998 года. Не каждому дано извлечь что-то путное из болтовни в кабаке. Надо уметь слушать, не терять восприимчивость, несмотря на количество выпитого, и запоминать самые чепуховые высказывания, как если бы это были откровения Платона. Потому что они стоят откровений Платона. Гурио полагал, что смеется над новыми Буваром и Пекюше [92 —  Бувар и Пекюше — герои неоконченного сатирического романа Гюстава Флобера, изучавшие все существующие науки, ничего в них не понимая. Флобер намеревался дать роману подзаголовок «Энциклопедия человеческой глупости».], но он заблуждался: на самом деле он внимал Сократам своего времени. Сборник «Заметки у барной стойки» («Brèves de comptoir») — это литературное событие крупного масштаба. Внимание! Соблюдать осторожность! ЧРЕЗМЕРНОЕ УПОТРЕБЛЕНИЕ ПРАВДЫ ОПАСНО ДЛЯ ЗДОРОВЬЯ. «Пришельцы? А может, мы они и есть, кто знает?» «Он вчера умер. — Да, неудачный для него выдался день…»

Александр Виалатт — один из трех величайших стилистов ХХ века (два других — Ларбо и Блонден). Император отстраненности, король грустного афоризма и блестящего абзаца, он прежде всего останется изобретателем литературного паразитизма, который, как известно, заключается в том, чтобы считать себя безбилетным пассажиром на газетно-журнальном корабле, призванным сбывать за бесценок пронесенную контрабандой метафизику, предлагая ее в местах, a priori непредназначенных для хранения чего-либо подобного. Виалатт послужил образцом многим литературным скваттерам: Бернару Франку, Клеберу Эдану, Рено Матиньону, Антуану Блондену, Анджело Ринальди, а может, даже Луи Скорецки — бывшему кинокритику «Libération», чью лучшую книгу («Скрипки всегда правы», издательство «PUF») я также горячо вам рекомендую.

Его гениальность заключалась в том, что он умел сочетать свободную тональность (рассуждая в основном обо всем, что приходило ему в голову, и крайне редко касаясь актуальных событий) со строгими формальными требованиями (точностью формулировок, юмором, блеском, стремлением удивлять, а главное, запретом впадать в журналистский раж). В чем суть литературы? В том, чтобы доставлять наслаждение собственным мозгам. Мы слишком часто забываем простую вещь: если обозреватель пишет с удовольствием, велик шанс, что читать его будут с тем же чувством.

Как рассказать о Виалатте? Пожалуй, лучше взять и зачитать вслух отрывки из его прозы. Открывая наугад «Хроники Ламонтани», мы мгновенно погружаемся в пучину «вечной борьбы между грустью и весельем» (как красиво выразился автор предисловия Шарль Данциг). Виалатт слишком часто улыбается, чтобы быть счастливым: что-то тут не так, явно дело нечисто. «Земная жизнь вся состоит из сержантов и трудностей». «Даже старая консервная банка, брошенная на пустыре, в полночь превращается в зеркало для лунного света». «Красота часто то, что просто привычно глазу». «Человек — животное в мягкой шляпе, ожидающее 27-й автобус на углу улицы Гласьер».

Виалатт — писатель недосказанности, оставляющий читателю возможность самостоятельно додумать его мысль. Читать его — значит соучаствовать в процессе творчества, ориентируясь на 888 его хроник, служащих компасом. Среди них есть смешные: «Что стало бы с людьми, не будь у них матерей? Все человечество состояло бы из сирот». Есть заявления программного характера: «Все, чем мы располагаем, — это цветы и грамматика». Есть мрачные сентенции, звучащие как приговор: «На протяжении своего краткого существования человек недостаточно часто сует голову в петлю». Но главное — это тонкие поэтические зарисовки, в которых, собственно, и заключена вся соль классической (или, как сказала бы нынешняя молодежь, «старинной») литературы: «В Люксембурге индийский каштан падает с сухим стуком, отскакивая от земли, словно от поверхности баскского барабана, выпрыгивает из оболочки, сверкая ярче драгоценного камня, и катится через аллею к подножию статуи Маргариты Наваррской, где постепенно тускнеет от сырости».

Вполне вероятно, что «Хроники Ламонтани» — самая прекрасная книга моей библиотеки. Виалатт принадлежит к избранному числу тех авторов, которым просто-напросто хочется сказать спасибо. Спасибо за счастье, которое я, как последний и не вполне трезвый дурак, испытываю, когда сорок лет спустя после вашей смерти пишу эти строки. Вы, называвший себя «широко безвестным писателем», завершали каждую из своих хроник одним и тем же финалом: «Ибо велик Аллах». Позвольте же мне заключить этот текст таким почтительным пируэтом: «Ибо велик Александр».