Олег Жиганков - Григорий Распутин: правда и ложь

— Никакого другого места я не приму; а моего назначения требует Григорий Ефимович (Распутин), — ответил Добровольский.

Посмотрев в упор на нахала, я сказал ему:

— Если бы вы были более воспитаны, то я бы вежливо попросил вас уйти; но так как вы совсем не умеете себя держать и явились ко мне не с просьбою, а с требованием, то я приказываю вам немедленно убраться и не сметь показываться мне на глаза…

С гордо поднятой головой и с видом оскорбленного человека Добровольский поехал к Распутину жаловаться на меня, а я обдумывал способы выхода в отставку, стараясь не предавать огласке истинных причин, вызвавших такое решение. <���…>

На другой день Н. П. Раев вызвал меня в свой служебный кабинет, и между нами произошла такая беседа:

— Вы прекрасно поступили, что выгнали этого проходимца; но я боюсь огласки, — сказал обер-прокурор. — Он станет закидывать Вас грязью, а наряду с этим будут опять кричать о Распутине и жаловаться, что он вмешивается не в свое дело. Если бы Распутин знал, что за негодяй этот Добровольский, то, верно, не хлопотал бы за него… Добровольский совсем уже замучил митрополита Питирима…

— Другими словами, вы хотите, Николай Павлович, чтобы я лично переговорил с Распутиным и заставил бы его взять назад кандидатуру Добровольского? — спросил я обер-прокурора…

Н. П. Раев вспыхнул, очень смутился, что я угадал его мысль, и нерешительно ответил:

— Знаете, бывают иногда положения, когда приходится жертвовать собою ради общих целей… Я не смею просить вас об этом, ибо хорошо сознаю, какому риску подвергаю вас, как неправильно бы истолковалось ваше свидание с Распутиным; но если бы вы нашли в себе решимость поехать к Распутину, то сняли бы великое бремя с плеч нашего доброго митрополита, который один борется с Добровольским и отбивается от него…

— Хорошо, — ответил я после некоторого раздумья, — верным службе нужно быть и тогда, когда это невыгодно. Если вы и митрополит считаете этот выход единственным, то я поеду, ибо готов идти на всевозможные жертвы, лишь бы только не допустить в Синод проникновения таких негодяев, как Добровольский…

И я поехал… Я ехал с тем чувством, с каким идут на подвиг: я отчетливо и ясно сознавал, какое страшное оружие даю в руки своим врагам; но все опасения подавлялись идеей поездки, сознанием, что я еду к Распутину не для сделок со своей совестью, а для борьбы с ним, для защиты правды от поругания, что я жертвую собой ради самых высоких целей. Эти мысли успокаивали меня и ободряли…

— Знаю, миленькой; я всегда все знаю, — Доброволов напирает, пущай себе напирает, — сказал Распутин.

— Как пущай, — возразил я с раздражением, — разве вы не знаете, что он за негодяй; разве можно таких людей натравливать на Синод!.. Мало ли кричат о вас на весь свет, что вы наседаете на министров и подсовываете всяких мерзавцев. Вчера Добровольский был у меня, и я его прогнал и приказал не показываться мне на глаза…

— А потому и кричат, что все дурни… Вольно же министрам верить всякому проходимцу… Вот ты, миленькой, накричал на меня, а только не спросил, точно ли я подсунул тебе Добровола… А может быть, он сам подсунулся, да за меня спрятался… Ты, хоть и говоришь, миленькой, что он негодящий человек, а про то и не знаешь, что он человекоубийца и свою жену на тот свет отправил… Пущай себе напирает, а ты гони его от себя. Он и на меня напирает…

Я был ошеломлен и чувствовал себя посрамленным» [224] Мосолов А. А. При дворе последнего Императора. Записки Начальника Канцелярии Министра Двора. С. 234. .

«После получения ранения и начала войны в жизни Распутина произошли некоторые перемены, — пишет А. И. Спиридович. — Будучи больным, Григорий начал пить вино. Выздоровев, он, к удивлению многих, пить не бросил. Когда старца спрашивали, почему он стал пить, он отвечал: „Скучно, затравили, чую беду“» [225] Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Т. 1. С. 111. .

Трудно сказать, чем была вызвана такая перемена в жизни Распутина. Вполне возможно, что какое-то время после операции ему нужно было пить вино для поддержания сил — твердую пищу поврежденные органы усваивать, по всей видимости, еще не могли. Возможен и элемент юродства, и даже наглядной иллюстрации того, что неминуемо надвигалось на Россию. Ведь пил он почти без исключения красное вино, мадеру, что так напоминает кровь. В Евангелии написано, как во время вечери Иисус благословил чашу с вином и, подав ее ученикам, велел им пить как символ Его крови. Возможно, Григорий не только пытался «запить» неминуемое теперь горе, но и выразить его таким странным образом.

Матрена Распутина пишет: «…уходя странствовать, он бросил пить. Но в Петрограде (после ранения. — О.Ж. ) снова вернулся к вину и пил много. Больше всего он любил мадеру и красное вино. Пил он дома, но больше в ресторанах и у знакомых. Царская семья знала, что он пьет, и осуждала его за это. Говорили ему об этом и мы. Всегда для всех у него был один ответ: „Не могу запить того, что будет после“. Мысль его заключалась в том, что он ждал чего-то худого для родины в будущем и хотел потопить в вине горькое чувство от сознания нехорошего будущего.

Пьяный он любил плясать русскую и плясал замечательно хорошо» [226] Соколов Н. А. Предварительное следствие. С. 182. .

Впрочем, Матрена Распутина делает интересную оговорку — точно такую, какую делали все, лично знавшие Григория Ефимовича: «Вообще вино на него действовало не так, как на других. Он не терял разума, не делался от вина грубым, злым, а делался как бы более одухотворенным» [227] Там же. С. 182. .

«Все потонет в крови», — говорил он, наполняя стакан красным вином. Должно быть, наблюдавшие это потом не раз вспоминали слова старца, когда улицы Петрограда были залиты кровью. Интересно, что в свое время Бог велел пророку Иезекиилю целый год лежать нагишом, да еще и связанным, на улицах Иерусалима и есть скудную пищу, приготовленную на навозе вместо дров. Этим символическим действием Бог хотел предупредить о надвигающейся беде. Кто знает, не тем же ли самым было вызвано и то, что Распутин в последние месяцы своей жизни начал снова пить вино? Впрочем, удивительно то, что и вино действовало на него иначе — совсем не так, как действует оно на большинство людей. Он становился как будто еще светлее, и его разговоры все сходились к Богу, и его слушатели, которых всегда было предостаточно, не могли наслушаться этих слов.