Коллектив авторов - И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене

Как‑то отец Александр позвонил, когда я не могла говорить по телефону, а дочь (которую он крестил) возьми да и скажи, что мне плохо с сердцем. В следующую нашу встречу он заботливо расспрашивал, что со мной и как я себя чувствую. А когда узнал, что несколько лет назад у меня была операция на сердце, да к тому же не совсем удачная, реакция его была совершенно неожиданная: «Сколько же тогда работают те, у кого всё прошло без осложнений?! Нет, так нельзя. Пост я вам разрешаю умеренный, и в Деревню больше не приезжайте в холод и слякоть. Только летом. Если что, я сам приеду к вам». Усталый, издёрганный, измученный всеми и вся, сам далеко не крепкого здоровья, он заботился о совершенно чужом человеке. Знаю, так внимателен он был ко всем, кто хоть как‑то с ним соприкасался.

Узнав, что у меня была клиническая смерть, отец Александр стал задавать вопросы, на которые отвечать было трудно, так как под его утлом зрения я никогда над ними не задумывалась. А для него был очень важен конкретный опыт конкретного человека, побывавшего «там». Этот его «допрос» как‑то сам собой переключился на разговор о снах. Отца Александра очень заинтересовало то, что я словно «предчувствую» несчастья и неприятности, которые, к несчастью, сбываются со мной и близкими людьми.

В ночь после этого нашего разговора мне приснился сон:

По тропинке через залитое солнцем поле быстрым уверенным шагом ко мне идёт очень весёлый отец Александр, рядом с ним бежит моя собака. Мы обнимаемся (хотя въяве такого не бывало), пудель радостно прыгает на нас, хочет облизать… Иногда этот сон был немного в другом варианте: отец Александр шёл не с моей собакой, а с моей дочерью. Только во сне ей лет пять, хотя в жизни он её такой маленькой не знал…

Ранним воскресным утром в начале сентября меня разбуди ла дочь. Обычно она спит очень крепко. Дома в эти дни закан чивался ремонт, я очень уставала, плохо засыпала и, помню даже рассердилась, что она будит меня в шесть утра и не даёт услышать, о чём же говорит мне отец Александр. Тем более, что сон на этот раз был не совеем обычный.

…То ли из тумана, то ли из мелкого невидимого дождя, то ли из сереньких сумерек выходит отец Александр. Я не слышу лая собаки, приглядываюсь и вдруг вместо своего серебристого пуделя вижу беленького ягнёнка. Они идут медленно, они ещё далеко от меня, но почему‑то вижу, и его глаза и глаза овечки — невыразимо печальные. Хочу крикнуть: «Что‑то. случилось?»

Но вдруг ягнёнок превращается в мою дочь, и она уже бежит ко мне. А отец Александр, грустно глядя на меня, как при замедленной съёмке, отступает назад в светлеющую и расступающуюся пелену. Я хочу крикнуть, чтобы он подождал меня, не пропадал, но в этот момент ребёнок утыкается в мои колени, и я чувствую, что это не моя дочь — похожая, несчастная — но не моя.

Беру плачущую девочку на руки, она тяжёлая, я не могу ни бежать, ни идти, ноги словно приросли к земле, а отец Александр уже далеко, отодвигается спиной назад — лицом ко мне. Машет рукой, что‑то мне говорит, а я не слышу, но неожиданно ощущаю на лбу его успокаивающую тёплую ладонь. И вдруг понимаю, что это было… утром.

Это было утром 9 сентября 1990 года. Через несколько часов я узнала о том, что случилось с отцом Александром.

М. Снегурова, журналист,

Москва

Скоро у нас дома вновь зазвучал и детский смех, и детский плач — девочки, похожей на мою старшую дочь.

До гибели о. Александра в нашей стране, разрушившей почти все символы–образы божественного, оставался один из немногих — дорога к храму. О. Адсксандр являл собой олицетворение пути к Богу, поиска истины, направлял тех, кто ещё её не обрёл, по этой дороге к храму.

Посте трагического конца о. Александра по пути в церковь Россия утратила к этот светлый образ. Отныне каждый раз при произнесении этого образа–символа, дававшего ранее надежду обрести подлинное, видится топор и окровавленный священник.

Вспоминается заключительная сцена из фильма «Покаяние», в которой пожилая женщина спрашивает, ведёт ли эта улица к храму. Меня тогда очень насторожила прямой лживостью эта сцена — словно в предчувствии того, что произойдёт на дороге к Храму через несколько лет. Во–первых, старые люди не могут не знать, что все улицы старых городов стекаются к храму, во–вторых старуху играла актриса весьма процветавшая при Сталине. И для меня эта маленькая сцена спроецировалась на весь фильм, на духовное состояние нынешнего общества в целом. И я не поверила в такое Покаяние.

Чудовищным знаком того, что мы — вне покаяния и не преображены внутренне — убийство о. Александра на пути к Храму.

И ещё одно суждение, мысль, чувство, которые преследуют меня после его мученической смерти — для многих я знаю, такой конец о. Александра — естественное завершение избранного им крестного пути, еше один очевидный аргумент его избранности и святости. Для меня все происшедшее — леденящий ужас, помрачение света, одоление злыми силами добрых начал. Думается, что такой конец о. Александра не может и не должен служить аргументом подлинности его жизни и личности в целом. Мне кажется, что вообще Россия излишне увлечена «мученическим» аргументом причастности к истине. Поэтому хочется рассказать об о. Александре, о Саше, милом дорогом Саше то, что являло в нём, на мой взгляд, столп и утверждение истины.

Саша появился в моём доме в середине 60–х годов. В зимний воскресный вечер его привёл после совместной лыжной прогулки мой друг Г. С. Померанц. Саша был раскрасневшийся от мороза, бодрый, в вязаном, ручной работы, с оленями на груди, большом уютном свитере, с удовольствием пил горячий чай и был удивительно прост и естественен. Я все твержу, вспоминая тот далёкий зимний вечер, блоковскую строчку: «Сольвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне…» — именно таким светлым и бодрым вошёл в круг моих друзей о. Александр.

Много раз я бывала в Пушкино, на службе — и каждый раз меня поражало, что о. Александр всегда исполняет все на самом высоком эмоциональном и духовном подъёме. В церкви я оказывалась и в будние дни, когда прихожан было совсем немного, только местные старушки, но о. Александр неизменно совершал церковную службу во всей её полноте. Восхищала красота, абсолютная законченность его ритуальных жестов, значительность и гармоничность произнесения молитвенного текста. Много раз я видела, и как он творил обряд отпевания: именно о. Александр провожал многих представителей московской интеллигенции, уходящих в последний путь.

Несколько лет подряд я бывала у о. Александра в церкви в середине апреля — в день памяти скоропостижно скончавшейся (от саркомы в 16 лет) внучки моего учителя и большого друга Е. А. Некрасовой. Я видела, как о. Александр, крестный отец Маши, и родителям, и бабушке давал силы жить, то есть понять и принять смерть любимого человека. Он мало говорил, всем своим существом разделял горе, но побывав с о. Александром вместе на панихиде, за трапезой, потихоньку нестерпимая боль начинала отступать, жизнь обретала смысл.