Захар Прилепин - Подельник эпохи: Леонид Леонов

Вполне возможно, что это было его собственной инициативой, согласованной наверху: Симонову были свойственны мужественные жесты — именно он, кстати говоря, в качестве редактора «Нового мира» первым решится опубликовать и подвергнутого обструкции Михаила Зощенко.

«…не будем разбираться в объективных и субъективных причинах, которые заставили В.Городинского и Я.Варшавского так долго — целых три года — вынашивать в себе этот, так сказать, критический крик души, — пишет Симонов. — Один кричит тогда, когда ему хочется кричать, другой кричит тогда, когда ему кажется, что наконец можно на кого-то накричать».

«Какие бы недостатки ни были в этой пьесе Леонова, — завершает статью Симонов, — но в ней есть большая душа, большая боль за Родину и народ».

Несмотря на заступничество Симонова, нехороший звонок уже прозвучал, и руководство Малого театра, куда Леонов сосватал свою «Золотую карету», неожиданно прекращает работу над спектаклем.

На то были две причины.

Во-первых, атмосфера и этой пьесы, если пользоваться терминологией Городинского и Варшавского, была «сумрачная и гнетущая». Не ко времени пьеса с такой атмосферой — в театре это понимали.

Во-вторых, до Леонова через вторые, если не третьи уста донесли слова Жданова: «Пусть Леонов только попробует поставить свою пьесу!» Жданов был внимательный читатель, этого не отнимешь у него.

Леонов, заметим, в это время вовсе не теряет в своем статусе, и даже напротив. В октябре его выбирают председателем правления Литфонда, тогда же он введен в состав Комитета по делам искусств. В ноябре в том же Малом театре создан Литературно-репертуарный совет под председательством Леонова — но при всем этом именно свою пьесу председатель Совета «разрешить» не в состоянии!

Что же это за пьеса была?

Действие лучшей, на наш взгляд, леоновской драматургической работы «Золотая карета» происходит в течение суток в маленьком городке сразу после войны.

Сам Леонов позже в интервью журналу «Театр» так вкратце подавал сюжет своего сочинения:

«Где-то за пределами пьесы, двадцать шесть лет назад, молодой бедный учитель Кареев полюбил хорошую девушку, Машеньку Порошину, дочь важного и сердитого чиновника с седыми бакенбардами, и был отвергнут. Незадачливому жениху было сказано в запале, что за такой невестой следует приезжать в золотой карете… Гонимый обидой, Кареев ушел тогда из города, чтобы к началу пьесы, в первом акте, вернуться известным ученым, академиком Кареевым. Он приезжает со своим взрослым и холостым сыном Юлием; последнему, по ходу пьесы, приглянется Марька, дочь прежней Машеньки Порошиной, ставшей ныне председательницей горсовета Марией Сергеевной Щелкановой, всеми уважаемой и любимой “городничихой”. <���…> Вырос сын и у друга юности Кареева, Непряхина, директора убогой местной гостиницы. Это — Тимоша, до войны — талантливый астроном, теперь — демобилизованный танкист, потерявший зрение на фронте. Тимоша — сверстник Марьки, товарищ ее детства. Он горячо ее любит, и Марьке предстоит сделать выбор между приехавшим из столицы “в золотой карете” сыном академика и другом детства».

В первой редакции пьесы Марька предпочитает сына академика — юриста Юлия — ослепшему танкисту.

Понять ее, наверное, можно: город, где живет Марька, захудал и нищ, на детали этой нищеты Леонов не скупится, и ничего хорошего в такой разрухе девушку не ждет.

Отдельной строкой стоит упомянуть отца Марьки — дезертира Чирканова. Он возглавляет местное предприятие по изготовлению спичек. Выпускает брак: спички не горят. К тому же готовится сбежать из семьи с любовницей по фамилии Табун-Турковская.

Сам Чирканов в пьесе не появляется, но омерзение этот советский начальник вызывает и на расстоянии.

В центре сюжета первой редакции пьесы был полковник Берёзкин. Он-то как раз и приехал наказать Чирканова, умышленно сломавшего себе на фронте два ребра, чтобы его комиссовали.

В числе прочего, Берёзкин хочет открыть чиркановской жене (градоначальнице Марии Сергеевне) и дочери (Марьке) правду о нем.

Но в финале Берёзкин раздумывает делать это.

Здесь очень важный момент.

Люстрация (то есть очищение социума путем жертвоприношений) по семейным, наследственным признакам — один из сквозных моментов во всех сочинениях Леонова.

Собственная судьба писателя, являвшегося бывшим белогвардейцем, судьба его отца, в годы Гражданской возглавлявшего Общество помощи воинам Северного фронта, а потом ставшего советским зэка, — все это заставляло Леонова раз за разом возвращаться к размышлениям о том, насколько дети ответственны за деяния родителей.

Мотив этот есть в «Скутаревском», в «Дороге на Океан», «Волке», «Метели», «Нашествии», во многих иных вещах. Отец против сына, брат против брата, жена против мужа, дочь против отца и так далее до бесконечности. Не говоря о череде «бывших» в текстах Леонова — губернаторов, судей, купцов, провокаторов, каждый из которых несет на хребте неприподъемный крест своего собственного прошлого.

Всякий раз тему люстрации Леонов разрешает по-новому, но в целом картина мира, рисуемая им, остается чудовищной и неприглядной. В «Дороге на Океан» брат доносит на брата (и впоследствии доносчик, вроде бы и без связи с самим фактом доноса, лишен собственного человеческого счастья). Схожая коллизия, как мы помним, наличествует в «Метели». В «Нашествии» мать чурается меченого тюрьмой сына и восклицает, что «он наш», «он с нами» — то есть вернулся в семью, — только когда сын, казненный фашистами, висит на виселице.

В мире Леонова жить, пожалуй, страшно.

И вот в «Золотой карете», едва ли не впервые, не происходит немедленное наказание и развенчание зла, или того, что в стране советской было принято считать злом.

Берёзкин ничего не говорит жене и дочери негодяя Чирканова. И даже не сдает «куда надо» самого Чирканова — хотя с самой войны хранит письмо, которое может жестко скомпрометировать нынешнего советского провинциального руководителя.

Несмотря на это, никакой истовой веры в будущее героев и страны, в которой они живут, по прочтению пьесы все равно не складывается.

Марька уезжает, и мать ее, прозевавшая в юности свою «золотую карету», во след дочери, в полном одиночестве, поднимает бокал: «…За горы высокие, девочка!»

Нет никаких сил поверить в эти «высокие горы», если оставляется первая любовь — тот самый бывший танкист Тимоша — ослепший, боже мой, астроном, влюбленный в звезды, которых он никогда не увидит.

Причем и какого-либо понятного выхода из сложившейся ситуации тоже нет. И это очередная примета Леонова: на какой бы высокой ноте он ни заканчивал свои сочинения, всем существом чувствуешь, что там, дальше будет не лучше — шагнешь вперед, и тебя сразу окружит вязкая, неприютная тьма.