Ариела Сеф - Рожденная в гетто

В нашем гетто они уже начали разделять нас на группы. Это была подготовка к немедленному уничтожению …

… ( Страница утеряна. – А.С.)…

… ее на ступеньках литовского сиротского дома под литовским именем. Директор этого детского дома был моим коллегой, с кем я работал в госпитале до войны. Я оставил ему твой адрес, а также Лео и семьи Брони с просьбой, чтобы после войны они с вами связались и рассказали о моем ребенке, о гетто.

В ночь на четырнадцатое декабря 1943 года я вытащил Броню и нашего ребенка из гетто и оставил его у детского дома, как было организовано. Нам негде было скрыться, и на следующий день мы прокрались назад.

Тем временем нацисты начали депортировать людей в лагеря. Нашего брата Макса, Анну и их дочку, которая выросла красивой девочкой, отправили в декабре 1943 года в лагерь Сканзе. В гетто остались наши родители, Ребекка, Самуил, Иосиф, Броня и я. Жену мою и меня они тоже хотели послать в Scanze, где был Макс. Так как наш ребенок был в литовском детдоме, мы решили сбежать, вместо того чтобы идти в лагерь. Мы знали, что лагерь или гетто подразумевает смерть. Мы также хотели увидеть еще раз нашего ребенка. Третьего января 1944 года мы вырвались. В течение нескольких дней мы прятались в подвалах у интеллигентов. Никто не хотел нас держать долго, и мы были обездолены и бездомны. Я узнал, что наш ребенок серьезно болен и умирает в детдоме. Директор посоветовал мне забрать ее, так как узнали, что она еврейка. Была зима, и мы были без денег, одежды и еды.

В любой момент нацисты могли поймать нас и застрелить.

Броня и я бродили по деревням в надежде найти хорошего человека, который захотел бы взять умирающего еврейского ребенка, но мы не могли найти такого.

Скитаясь по деревням ночью и по лесу днем, мы добрались до Кулаутувы. Недалеко от леса был крестьянин Кумпайтис (он помогал моим родителям переезжать летом). Мы спрятались в подвале рядом со свинарником.

По ночам мы получали еду. Тем временем я также нашел бедного рыбака, который приютил моего ребенка из детского дома. В течение четырех недель мой ребенок боролся за жизнь.

По ночам я шел пятнадцать километров лечить ее и делать ей уколы. Она была в Раундондваре [3] . В конце концов она поправилась и была там еще семь месяцев.

Двадцать шестого марта 1944 года нацисты забрали несколько тысяч детей и стариков. Среди них были наши родители. Они обрекли наших мать и отца на страшную смерть с другими стариками и несколькими тысячами детей в возрасте от двух до двенадцати лет. Перед тем, как я убежал из лагеря, я с ними попрощался и запомнил слова моего отца. Он очень страдал и всегда говорил, что хотел бы жить, чтобы увидеть разгром нацистов.

Мать страдала, но никак этого не показывала.

После страшного истребления детей, когда они взяли и наших родителей, в гетто осталось еще несколько тысяч евреев, среди них Ребекка, Самуил и Иосиф.

Как я тебе уже сказал, мой брат Рувим и его семья были в Эстонии, Макс и его семья – в Scanze (Сканзе). Я и моя жена прятались в лесах. Когда Красная Армия перешла границу Литвы, наша сестра Ребекка и ее семья с несколькими тысячами других евреев были посланы в Данциг, куда Макс и его семья были отправлены из его лагеря. Люди, которые прятались в подвалах гетто Слободки, были все сожжены, и там все еще лежат трупы.

В Литве восемьсот или девятьсот евреев спаслись, а остальных настигла страшная смерть.

Третьего августа 1944 года Красная Армия спасла нас. Мы забрали свою дочь у рыбака и нашли ее красивым и здоровым ребенком.

Это вкратце трагедия нашей семьи вместе с еще несколькими сотнями тысяч евреев. Я напишу тебе снова в ближайшем будущем подробно.

Я работаю в госпитале и зарабатываю относительно достаточно …

(Страница утрачена. Конец утерян. – А.С.)

Забрали меня в город не сразу. Я никуда не хотела уезжать. Держалась за юбку мамы Юли и говорила:

– День добрый пан, день добрый пани.

Как только мне начинали объяснять, что у меня есть еще другие родители, я рыдала. Только после нескольких их посещений маме Юле удалось оторвать меня от юбки. Родители рассказывали, что в первый же день после освобождения они пришли и увидели меня в саду. Я, перепачканная в соке, горстями запихивала в рот ягоды.

Они были счастливы. Поселились в том же доме, что и до войны, только в квартире напротив.

В прежней поселилась старая набожная сестра бывшей хозяйки всего этого дома. Сами хозяева уехали за город с глаз долой, дабы не быть сосланными в Сибирь. Они до войны были богаты. В квартире, куда меня привезли, в одной из комнат было два матраса, а в остальных двух только начищенный паркет и три картины Реймериса на стене, но родителей это нисколько не огорчало.

Приплыла я с дедуней и Владиком в город на лодке под парусом. Кроме как на лодке я не согласна была выехать из дома, а так кататься я очень любила, да и другого прямого транспорта не было.

Меня привезли; надо же было как-то приспособить ребенка к новой жизни. Война еще не закончилась. Но родители уже начали «жить». Им так хотелось нагнать упущенное. Ходили они в рестораны, ходили почти каждый вечер, ничего не готовили, таскали меня с собой. В Метрополь, например. Я его помню очень хорошо, этот Метрополь. Тогда там еще обслуживали довоенные официанты в белых кителях. Родители ужинали, танцевали, а я сидела на диванчике. Второй ресторан, куда они ходили, Версаль, здание Арт Нуво, произвел на меня впечатление гораздо более значительное. Там был вертящийся круг. Во всяком случае, там родители танцевали и, по-моему, чуть-чуть забывали обо мне, сидящей на диванчике.

Любовь к ресторанам у меня с раннего возраста осталась. Я до сих пор рестораны люблю. Продолжалось это, видимо, недолго. Появилась столовая, мебель, она стоит в Лондоне у моего брата до сих пор.

Из эвакуации возвращались люди. У нас стала собираться интеллигенция: Пэры, Гродзенские, Юделевичи, Гинки. Выжившие. Это был высший эшелон еврейской интеллигенции. Очень часто появлялись и военные: офицеры-летчики, офицеры врачи-хирурги. Они прилетали, ужинали, иногда даже ночевали. Все обожали играть в карты. Отец особенно любил белот. И так продолжалось до утра. Отец очень много курил. Все курили. Очень дружили, горячо что-то обсуждали. Летчики прилетали и опять улетали. Война еще не закончилась.

Я очень хорошо помню доктора Рябельского. О нем много написано. Он мне привез из Германии говорящую куклу. Кукла закрывала глаза, даже ходила; она была заводной. Правда, конец у нее был печальный. Собака нашего знакомого, Аза, откусила ей голову.

После конца оккупации эйфория была полная. Все приезжавшие офицеры дарили мне подарки.