Сергей Нечаев - Пикассо и его несносная русская жена

Ольга оказалась его пропуском, позволявшим ему, любившему сводить счеты, забыть ту социальную среду, которая воспитала его в детские годы в Малаге, среду, которой он стыдился.

Ольга - снобка и ничтожество? Знайте же, господа судьи, что, женившись на Ольге, Пикассо спекулятивно попользовался всем, что она принесла в его жизнь. Именно благодаря ей он смог приблизиться к до сих пор незнакомому миру: миру аристократов духа, людей, умеющих жить, и получил право появиться в высшем свете.

Он стал одеваться в Лондоне, научился пить шампанское, разъезжать по модным салонам и по-обезьяньи подражать той самой буржуазии, на которую вечно клеветал.

Так кто же из них двоих был ничтожество и сноб? Уж, конечно, не Ольга, в которой любой с удовольствием отметил бы врожденное благородство.

Когда мы собрались к ней с визитом в ту самую клинику „Босолей", где я родилась и где ей суждено было вскоре умереть, Паблито настоял на том, чтобы пойти в панталончиках и бархатном маленьком блейзере, в котором он выглядел принцем. Ведь это она привила ему вкус к элегантности, ни разу об этом не заговорив - да этого и не нужно было. Она пригласила нас сесть на ее постели и, сжимая мои руки в своих, рассказывала нам по-русски легенды, в которых мы не понимали ни слова, но которые казались нам прекрасными.

Ведь они были нашей общей тайной.

Ревность Ольги, ее нервные срывы, ее психоз.

Даже здесь вы не стеснялись в выражениях. По правде говоря, сам Пикассо очень помогал вам, отдав ее на растерзание.

„Ольга меня раздражает, выводит из себя. Я считаю, что она глупа, надоедлива, она полное ничтожество".

Как это, должно быть, приятно - играть своей жертвой, как это мужественно - оплевывать женщину, которую любили когда-то, как это по- рыцарски - изо дня в день настраивать сына против матери.

И как это благопристойно - повсюду трезвонить, что Мария-Тереза Вальтер, которой надоело пребывать в тени, приехала к Ольге, его законной жене, чтобы объявить ей, что ребенок, которого она держит на руках, - это „произведение Пикассо".

Вы осуждали мою бабушку за то, что она была истеричкой. Но как не стать истеричкой, если тебя так унижают, бесчестят, позорят? Разве можно избежать этого после стольких жестокостей, низостей и разочарований?

Когда, разбитая столькими годами тоски, бабушка решила достойно оставить этот мир, мой отец пожелал один провожать ее в последний путь.

Без сомнения, чтобы попросить прощения за все зло, которое он причинил

Конечно, чтобы сказать ей, что он любил ее.

Наперекор тому, против того, кто изгадил всю их жизнь».

Потрясающие слова! И нет никакой необходимости их как-то комментировать.

Когда Ольга умерла, Марина и Паблито даже не могли плакать. Их отчаяние было за гранью слез, ведь они понимали, что больше никогда не увидят ее улыбки, не услышат ее нежных слов. Как говорит Марина Пикассо, даже чай, налитый бабушкой, имел для нее«привкус потерянного рая».

Вспышки гнева? Да, они тоже бывали, но гневалась Ольга в адрес Пикассо, а что это был за человек, всем, наверное, уже понятно. Ведь он даже не соизволил прийти к ней в больницу, когда она умирала, хотя был ее официальным мужем и жил совсем рядом с тем местом, в котором ей предстояло окончить свои дни.

Марина Пикассо задает вопрос и сама же отвечает на него:

«И его кисти не напомнили ему, как она была великолепна и царственна, когда позировала ему? Эгоизм, скупость сердца, низость, варварство».

А ведь можно задать еще очень много других вопросов. Например:

«Почему же он отверг ее любовь после того, как столько раз прославил ее в своих полотнах»?

Марина Пикассо никогда не думала извлекать какую-то выгоду для себя лично из разрушения имиджа своего прославленного деда, она лишь хотела показать людям его реальный облик. Наверное, именно по этой причине она и отважилась потревожить миф. Что же касается Ольги Хохловой, то тут вывод внучки очевиден: ее смерть стала для нее и для Паблито катастрофой:

«Да, все рухнуло для нас с Паблито, когда эта прекрасная дама ушла в тот край, откуда не возвращаются. Она оставила нас наедине с отцом, который проносился через нашу жизнь метеоритом, и с матерью, растрачивавшей собственную жизнь».

Наверное, если Пикассо не был признанным гением, к нему можно относиться, по меньшей мере, как к бесчувственному извращенцу, безразличному ко всем, кроме самого себя. Марина Пикассо пишет о нем так:

«У дедушки никогда не было времени хоть немного подумать о судьбе своих близких. Значение имела для него одна только его живопись, те страдания и то счастье, которые она ему приносила. Быть ее верным слугой и выходить из повиновения, как только удавалось овладеть мастерством, - для этого все средства были хороши. Так же как он выдавливал тюбик с краской, чтобы посмотреть, как будут переливаться цвета, он, не смущаясь, выдавливал и тех, кто жил в надежде поймать хоть один его взгляд. Он любил детей за пастельные тона их невинности, а женщин - за плотоядные сексуальные импульсы, которые они в нем пробуждали. Ему надо было, чтобы свою загадку они вывернули перед ним наизнанку. Любитель свежей плоти, он насиловал их, расчленял и пожирал. Мешая кровь со спермой, он превозносил их в своих картинах, приписывая им собственную жестокость, обрекая их на смерть, едва только внушенная ими сексуальная сила ослабевала в нем. С одинаковым сладострастием он занимался и живописью, и сексом. И тем, и этим он пытался победить в себе влечение, страх и презрение, которые испытывал к Женщине и к женщинам. Он считал их разносчицами смерти. Владыка своего мрачного царства, он мучил их в своей мастерской по ночам. Они должны были быть милы, покорны, податливы. И тогда он, как тореро, наносил им раны своей кистью до полного их изнеможения. Выпады кистью голубой, оранжевой, светлых тонов, и казнь красной, гранатовой, черной, цветов полыхающих. Они были его жертвами. Он был Минотавром. Кровавые и непристойные корриды, из которых он всегда выходил в сиянии победы.

Все, что не имело отношения к этой алхимии зла, не интересовало его. Все те, кто избежал его прожорливости или не был ее объектом, оставляли его холодным как мрамор. На его кладбище забвения - ни креста, ни благодарности, ни сожаления. Женщины, друзья, дети, внуки - не важно: он приносил их всех в жертву своему искусству.

Он был Пикассо. Он был гений.

Гений не имеет жалости. Она может повредить его сиянию».

К сожалению, как очень верно отметил Вольтер, «гений не дает счастья». Ни самому гению, ни его близким. Более того, гениальность вовсе не исключает ни заблуждений ума, ни ослепления страстями. А вот гений и злодейство- это все-таки две вещи несовместные.