Андрей Кручинин - Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

Колчак и Лебедев отнесли тон телеграммы и ее требования к переживаниям Командующего Сибирской армией, связанным с наметившимися неудачами на фронте: если еще 23 мая «говорили, что положение Сибирской армии прекрасно», то разговор с Гайдой по прямому проводу 26-го принес известие, «что вся Вятка [110] Имеется в виду не город Вятка, а, очевидно, территория Вятской губернии. нашими войсками очищена» (это было преувеличением, но красное наступление действительно началось). «Верх[овный] Правитель и Лебедев, – записывает Вологодский, – находили, однако, что Гайда излишне нервничает, дела вовсе не таковы, чтобы следовало приходить в отчаяние, что ген[ерала] Гайду жалко было бы терять как боевую командную силу, но его требования совершенно неприемлемы и даже предъявление таких требований – недопустимо».

Впрочем, уже на следующий день Колчак, взявший решение вопроса в свои руки, передал министрам, что конфликт улажен и Гайда «подчинился всем требованиям Верх[овного] Прав[ите]ля» в обмен на обещание назначить «особую комиссию из опытных и заслуживающих доверия штаб-офицеров для расследования правильности и целесообразности распоряжений ген[ерала] Лебедева в отношении командования на фронте и снабжения его». Теперь уже Лебедев, в свою очередь, посчитал себя оскорбленным и даже «заявил, что на время работ такой комиссии он устраняется от активной деятельности»; похоже, «авантюрист-выскочка» и русский дворянин – офицер Генерального Штаба в чем-то стоили друг друга.

Комиссия, назначенная Колчаком, состояла из генералов Дитерихса, Матковского и Иностранцева. По рассказу последнего, Гайда «со слезами на глазах» признавался им, что «был близок к тому, чтобы двинуть армию к Омску» и даже считал, что подчиненные за ним пойдут, – «Но я удержался от этого замысла и он, таким образом, не пошел далее моего сердца». Тогда же Гайда говорил: «Я прошу вас всех заверить Верховного Правителя в моей ему преданности и в дальнейшей готовности служить его делу возрождения России, но прошу также предупредить, что те способы управления армией, которые применяет Ставка, приведут дело к катастрофе, если эти способы не будут изменены и не будут избраны другие руководители». Комиссия склонилась к выводу, «что ввиду основательности жалоб и недовольства Гайды возможно ограничиться лишь вызовом его к Колчаку и выговором, не смещая с должности Командующего армией». Верховный Правитель воспринял это с удовлетворением – ему, видимо, действительно не хотелось терять генерала Гайду.

Второй вывод комиссии, относящийся к деятельности Ставки, оказался намного более спорным. Иностранцев в качестве мотивировки называет нежелание Дитерихса быть заподозренным в интриганстве, поскольку «общественное мнение» Ставки якобы прочило именно его на место Лебедева; мы, кроме того, не забудем, что штабные проекты стратегического резерва составлялись как будто в соответствии со взглядами Дитерихса (если не под его влиянием) и отводили ему весьма значительную роль; но какими бы соображениями генерал ни руководствовался, выводы его не представляются благотворными. Иностранцев так передает диалог, состоявшийся в кабинете у Верховного Правителя:

«– Ну хорошо, но как же быть тогда с начальником штаба? Может ли при условии, что Гайда останется на своем месте, оставаться генерал Лебедев? – спросил Колчак.

– Мое мнение, – отвечал Дитерихс, – что и генерал Лебедев может и должен остаться на своем месте. Этого требует дисциплина и необходимость поддержания ее. Нельзя, чтобы незаконное желание одного подчиненного выполнялось путем ухода другого. Пока, повторяю, генерал Лебедев должен остаться. С другой стороны, не могу не доложить, что мнение комиссии по вопросу об управлении армией и действиях Ставки в оперативных и военно-административных вопросах, как это ни странно, сошлось во взглядах с генералом Гайда, и совершенно не в пользу Ставки».

После этого напрашивается вопрос, выполнила ли вообще «комиссия Дитерихса» свою задачу, поскольку та заключалась, как мы знаем, не в уговорах уже смирившегося перед Колчаком Гайды и не в доведении генерала до слез, а в анализе действий штаба Верховного Главнокомандующего; когда же характеристика этих действий вступает в явное противоречие с практическим выводом, это не может быть поставлено в заслугу ни Дитерихсу, ни Колчаку, который выводами комиссии, по наблюдению Иностранцева, «остался чрезвычайно доволен». Казалось бы, раз Верховный Правитель уже был настроен учитывать «мнение фронта» и «популярность Гайды», а авторитетные генералы подтвердили правомочность предъявленных обвинений (пусть не по форме, но по существу), – решение расстаться с Лебедевым выглядело бы более оправданным. Принятое же решение по сути решением не являлось и напряженности отношений не снимало.

Это стало ясным менее чем через месяц, когда генералу Дитерихсу были предоставлены права Главнокомандующего армиями Восточного фронта. В тот же день, когда состоялось это назначение (20 июня), Гайда, вновь начавший проявлять недовольство, был вызван в Омск, где Колчак в присутствии Вологодского поставил Командующему Сибирской армией прямой вопрос, «желает ли он подчиниться его, Верх[овного] Главноком[андующего], приказаниям или отказывается». «Гайда, – записывает в дневнике премьер-министр, – как бы несколько колеблясь или выбирая более удачные выражения для своего ответа, после некоторого раздумья ответил приблизительно так: “Я, В[аше] В[ысоко] Пр[евосходительство], всегда готов подчиниться Вашим приказаниям, но когда между Вами и мной ставятся два таких средостения, как с одной стороны ставка с людьми, распоряжения которых я считаю вредными для фронта, и с другой – ген[ерал] Дитерихс, я не могу оставаться на своем посту”. “Не можете. Тогда я буду считать Вас свободным от командования Сибирской армией”, сказал адмирал решительным тоном, но, как мне показалось, не без нотки сожаления, что ему приходится расставаться при таких обстоятельствах с генералом, заслуги которого перед русской армией и правительством так значительны». Спокойствие Александра Васильевича свидетельствует, очевидно, в пользу того, что решение его было взвешено и принято заранее, хотя процедура отставки Гайды и затянулась – сначала тот попросил отпуск, затем заявил о подчинении распоряжениям Верховного и в результате оставил свой пост «по болезни» лишь 7 июля.

Демарш Гайды, связанный с назначением Дитерихса, выглядит не вполне понятным. Трудно сказать, мог ли Гайда иметь какие-либо предубеждения, а если имел – то какие именно: в 1918 году Дитерихс был подчеркнуто лояльным «чешским добровольцем», а на русскую службу перешел вместе с самим Гайдой; разговор их во время майского кризиса, по воспоминаниям Иностранцева, был вполне доверительным и во всяком случае дружелюбным; наконец, на новой должности Дитерихс вообще никак себя еще не проявил, и потому «средостение», на которое жаловался Гайда, было пока лишь потенциальным. Но следует обратить внимание на немаловажную деталь – устойчивую репутацию Дитерихса как монархиста и «реакционера», действительно делавшую его кандидатуру одиозной и нежелательной в глазах даже не столько самого Гайды, сколько некоторых лиц из его окружения (в первую очередь – «начальника информационного отделения» штабс-капитана Н.В.Калашникова), исповедовавших социал-революционные взгляды и оказывавших на неопытного в политике генерала немалое влияние.