Андрей Кручинин - Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

«В каждом случае реквизицией не должно отбираться то, что необходимо для пропитания и работы населения» [118] Подчеркнем, что реквизиция – это закупка у населения продуктов и проч., но совершаемая по твердой цене (а не рыночной), установленной командованием, как предполагается, при участии местного населения или с учетом мнения последнего. Представления о реквизициях как грабежах сложились не без участия советской историографии («реквизиции на практике не отличались от конфискаций»). .

Горькое замечание генерала фон Лампе – «Борьба (с произволом войск. – А.К.) необходима, но не надо закрывать глаза и на то, что результатом этой борьбы будет всегда не уничтожение, а только уменьшение [119] Курсив первоисточника. размеров зла!» – остается, должно быть, справедливым. Но несомненно и искреннее стремление адмирала Колчака бороться с червоточиной вседозволенности, разъедавшей на войне людские души, и не останавливаться при этом перед решительными мерами. «По приказу Верховного Правителя недавно был расстрелян офицер, зарубивший крестьянина-подводчика и бивший мужиков нагайкой [120] Выделено в первоисточнике. », – оповещало в адресованной войскам листовке Осведомительное отделение Восточного фронта, и подобные объявления не хуже начальственных распоряжений должны были воздействовать на военную массу. С другой стороны, указание Колчака «всякого рода заслуженные расстрелы… производить подальше в тылу и не публично» как будто свидетельствует о нежелании Александра Васильевича развращать армию зрелищем казней и делать последние элементом устрашения, террора.

Таким образом, ни «недостатки агитации», ни «незнание целей войны», ни «чрезмерная суровость по отношению к противнику», ни «грабежи населения», несомненно будучи крайне отрицательными факторами, не представляются нам подлинною, определяющей причиною конечной неудачи адмирала Колчака. Причину же эту следует, как бы банально ни прозвучало такое утверждение, искать на полях сражений и в штабах, где эти сражения планировались.

Мы уже знаем, насколько ответственным было решение Александра Васильевича принять должность Верховного Главнокомандующего и каковы были его взгляды на индивидуальный характер военного творчества. И на первый взгляд кажется, что именно оперативное творчество Колчака (или позиции, с которых он вмешивался в оперативное творчество своего штаба) не соответствовало требованиям Гражданской войны: ведь он считал «первой и основной функцией командующего» – «изучение и познание обстановки для составления ее оценки как фундамента по созданию военного замысла» («Служба Генерального Штаба»), в то время как в сознание русских генштабистов последних предвоенных выпусков из Академии закладывалась идея о необходимости «создавать обстановку, а не подчиняться ей». Настораживает и проблема выбора основного операционного направления на весеннюю кампанию 1919 года, поскольку стратегии Колчака (впрочем, самого Колчака при этом обычно пренебрежительно сбрасывают со счетов, представляя его марионеткою в руках Лебедева) часто приписывается неумение определить «основную идею» будущих операций или, хуже того, попытка выполнить сразу два стратегических плана. Так, генерал Филатьев пишет:

«Для наступательных операций было только два разумных варианта:

1) Или выставить заслон в сторону Вятки и Казани и, держась здесь оборонительно, главные силы направить на Самару и южнее, чтобы у Царицына соединиться с Донцами и Добровольческой армией и затем совместно действовать на Москву, упирая свой правый фланг на Волгу.

2) Или же двинуться в направлении Казань – Вятка с тем, чтобы через Котлас связаться с Архангельском, усилиться оттуда людьми и перекинуть свою базу из Владивостока в Архангельск, чтобы быть ближе к Англии – источнику пополнений военным имуществом…

… Был еще один, третий вариант, кроме двух указанных: двинуться одновременно и на Вятку, и на Самару… Именно он и был избран для сокрушения большевиков, что и привело Сибирские армии в конечном результате к краху».

Не будем специально подчеркивать, что изложение «второго» варианта у Филатьева по меньшей мере неряшливо, – в действительности речь должна была идти не об операционном направлении Казань – Вятка, с не очень понятным исходным пунктом такого маршрута, а о Казани и Вятке как промежуточных рубежах (на пути к Москве) наступления по двум операционным направлениям. Не будем также придираться к изложению варианта «первого» – согласно Филатьеву (его явному стороннику), при реализации такого плана между «заслоном в сторону Вятки и Казани» и основной группировкою, переводимой на правый берег Волги (иначе войска не смогли бы опереться на реку своим правым флангом), образовывался бы разрыв еще более угрожающий, чем образовался в действительности между Западною и Сибирскою армиями. Суть замечаний Филатьева – не в «положительной», а в «отрицательной» их составляющей; не в предложении более рационального плана и даже не в выборе одного из имевшихся, поскольку представления генерала о них, как видим, довольно смутны, – а в обвинении колчаковской Ставки, будто она легкомысленно избрала путь двух генеральных наступлений по двум изолированным операционным направлениям.

Несколько по-иному представляет дело генерал Будберг, в отличие от Филатьева находившийся весною – летом 1919 года в Омске, но о мотивировках, которыми руководствовалась Ставка при разработке планов весеннего наступления, узнавший лишь post factum. Будберг утверждает, что в Ставке – «как говорят, со слов Лебедева» – не верили «в силу и устойчивость армии Деникина» и, сравнивая «южный» и «северный» театры возможного разворачивания операций, отдавали предпочтение последнему. Ссылаясь на «доклад Ставки», Будберг рассказывает:

«… В докладе указывается, что население южных губерний по нижнему течению Волги тоже малонадежно для производства там прорыва и мобилизаций, так как там много рабочих и бродячей вольницы (заметим, что генерал Лебедев происходил „из дворян Саратовской губернии“, родился в Царицыне и, возможно, знал, чтó говорил. – А.К.); железные дороги Юга считаются также очень потрепанными и лишенными подвижного состава, что делает невозможным базирование на них при общем наступлении к Москве.

Казанско-Вятский фронт ставочными стратегами оценивается по той же схеме несравненно более благоприятным; считают, что население здесь крестьянское, более спокойное и, как уверяют, чуть ли не монархическое; железные дороги считаются менее потрепанными, а самое наступление прикрыто с севера малодоступными лесами и болотами».