Андрей Кручинин - Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

Конечно, и Колчак был начальником по меньшей мере сложным. «Хватили горячего», – говорили о службе с ним офицеры «Вайгача», да и впоследствии в морской среде с готовностью передавали разговоры о том, как он в гневе «“объяснял” кому-нибудь что-нибудь по системе “топтания фуражки”». Но все же в нем было что-то, не переданное или даже непередаваемое письменными источниками, что искупало эти тяжелые минуты и, вопреки приведенному нами ранее мнению недоброжелателя («деятельность его… почти всегда всем крайне неприятна»), пробуждало уважение и симпатию. Быть может, «бешено вспыльчивый» темперамент даже импонировал офицерам Минной дивизии, шутливо именовавшим себя «дикими зипами» («под этим слегка напоминающим племена Южной Африки названием подразумеваются защитники Ирбенского прохода»), – и, конечно, не случайно один из них спустя пять месяцев после перевода Колчака на Черное море провозгласил на Георгиевском празднике довольно своеобразный тост: «Господа, я ничего не хочу сказать про теперешнего начальника дивизии, но вот старого я действительно любил. Точка».

Со своей стороны Колчак также испытывал подобные чувства. «Лично я никогда не желал бы командовать лучшей боевой частью, чем Минная дивизия, – писал он в прощальном приказе, – с ее блестящим офицерским составом, с отличными командами, с ее постоянным военным направлением духа („любовью к войне“? – А.К.), носящим традиции основателя своего, покойного ныне адмирала Николая Оттовича [Эссена]. И теперь, прощаясь с Минной дивизией, я испытываю те же чувства, как при разлуке с самым близким, дорогим и любимым в жизни». Покидая свой пост, в общем, принято говорить нечто подобное… но в процитированных строках несомненно звучит и живой голос, пробивается искреннее чувство.

Отъезд с Балтики становился испытанием для чувств Александра Васильевича и совсем в другом отношении. В первые месяцы войны он познакомился с женой своего боевого товарища, Анной Васильевной Тимиревой, и знакомству этому суждено было изменить жизнь обеих семей.

… Сложно, да и бессмысленно пытаться полностью представить себе чувства адмирала Тимирева в 1922 году, когда он, уже в изгнании, в Шанхае, по свежей памяти записывал свои воспоминания о Великой войне, о морской офицерской среде, о своих сослуживцах и среди них едва ли не в первую очередь – об Александре Васильевиче Колчаке… о Колчаке – зная, что Анна Васильевна ради него оставила семью. Это могло наложить свой тяжелый или горький отпечаток; но с другой стороны – смерть и страдания сглаживают или примиряют многое, а имел ли Тимирев в тот момент точные сведения о своей бывшей супруге, за любовь к Александру Васильевичу заплатившей десятилетиями тюрем, ссылок, концлагерей? И наоборот, ощущая сознательно или подсознательно возможность своего предубеждения к старому сослуживцу, переживший его адмирал мог, из желания достигнуть наибольшей объективности, невольно впадать в преувеличенно-хвалебный тон. Но все же, как бы то ни было, мемуары адмирала Тимирева при взгляде со стороны кажутся вполне взвешенными, и если на одних страницах книги звучит нескрываемое уважение или даже восхищение воинскими талантами Колчака, то другие, как мы уже знаем, содержат оценки весьма критические или рассказы об эпизодах, которые панегирист должен был бы скрыть (случай с авиационной бомбой). Впочем, пока до этих мемуаров еще остается более пяти лет войн и революций, да и до окончательного выбора Анны Васильевны Тимиревой и Александра Васильевича Колчака – еще целых два года…

Тогда, в 1916-м, буквально накануне отъезда адмирала на Черное море, произошло лишь первое объяснение. Предыдущие месяцы знакомства, как вспоминала потом Тимирева, не давали повода думать, что отношение к ней Колчака «более глубоко, чем у других» («я была молодая и веселая тогда, знакомых было много, были люди, которые за мной ухаживали…»), да и после того, как адмирал покинул Балтику, она вроде бы сомневалась, будет ли получать от него письма: «Другая жизнь, другие люди. А я знала, что он увлекающийся человек».

Последняя характеристика, кажется, справедлива, – то ли в шутку, то ли всерьез еще до войны София Федоровна Колчак писала мужу: «За кем ты ухаживал в Ревеле на вечере? Удивительный человек: не может жить без дам в отсутствие жены! Надеюсь, что о существовании последней ты еще не забыл…» – но теперь Колчак относился к своим чувствам намного более серьезно, – кажется, даже серьезнее, чем Анна Тимирева; по крайней мере беспокойств, сомнений и даже терзаний они, видимо, доставляли ему больше. А она вспоминала впоследствии:

«Мне было тогда 23 года; я была замужем пять лет, у меня был двухлетний сын. Я видела А[лександра] В[асильевича] редко, всегда на людях, я была дружна с его женой. Мне никогда не приходило в голову, что наши отношения могут измениться. И он уезжал надолго; было очень вероятно, что никогда мы больше не встретимся. Но весь последний год он был мне радостью, праздником. Я думаю, если бы меня разбудить ночью и спросить, чего я хочу, – я сразу бы ответила: видеть его. Я сказала ему, что люблю его. И он ответил: “Я не говорил Вам, что люблю Вас”. – “Нет, это я говорю: я всегда хочу Вас видеть, всегда о Вас думаю, для меня такая радость видеть Вас, вот и выходит, что я люблю Вас”. И он сказал: “Я Вас больше, чем люблю”».

Вспоминала Анна Васильевна и о Софии Федоровне Колчак: «Она была очень хорошая и умная женщина и ко мне относилась хорошо. Она, конечно, знала, что между мной и Александром Васильевичем ничего нет, но знала и другое: то, что есть, очень серьезно, знала больше, чем я. Много лет спустя, когда все уже кончилось так ужасно, я встретилась в Москве с ее подругой, вдовой контр-адмирала Развозова, и та сказала мне, что еще тогда С[офия] Ф[едоровна] говорила ей: “Вот увидите, что Александр Васильевич разойдется со мной и женится на Анне Васильевне”. А я тогда об этом и не думала…» Упоминает она также, что Колчак «только раз сказал о том, что все написал С[офии] Ф[едоровне]» (это было много позже, уже в Сибири); «потом он мне сказал, что С[офия] Ф[едоровна] написала ему, что хочет только создать счастливое детство сыну. Она была благородная женщина». Обычно только эти строки становятся основанием для реконструкции их отношений, но скорее всего, в действительности все было намного сложнее.

Не нужно забывать, что мы слышим голос только одной стороны, к тому же звучащий более чем через полвека после описываемых встреч и событий; да и воспоминания А.В.Тимиревой грешат неточностями даже в описании того, что должно было запомниться ей очень хорошо. Так, неправдоподобна фраза, якобы произнесенная ее мужем, когда он впервые указал ей на проходившего мимо Колчака (а было это в начале Великой войны): «Ты знаешь, кто это? Это Колчак-Полярный. Он недавно вернулся из северной экспедиции» (четыре года, проведенные Александром Васильевичем в Петербурге, очень странно было бы характеризовать словами «недавно вернулся из экспедиции»). А описывая свою дружбу и частые встречи с Софией Федоровной в Гельсингфорсе и Ревеле, Анна Васильевна совершенно не упоминает того факта, что как раз в 1915 году семью Колчаков постигло горе – не дожив до двухлетнего возраста, умерла их дочь Маргарита (это было уже вторым ударом – в 1909 году они потеряли дочь Татьяну, не достигшую и года, и из всех детей дожить до старости было суждено только старшему – Ростиславу, родившемуся в 1910 году).