Андрей Кручинин - Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

«С чисто военной стратегической точки зрения единственный узкий вход в Черное море благоприятствует защите его неприкосновенности и задержанию превосходных сил более слабыми. С другой стороны, замкнутость Черного моря придала бы морской вооруженной силе характер изолированности и, следовательно, лишила бы флот значительной доли политического могущества, так как этот флот не мог бы непосредственно влиять ни на один объект высокой политической важности».

Запомним последние слова, поскольку вскоре придется увидеть, насколько кардинально изменит Колчак свои взгляды на этот вопрос; пока же остается резюмировать, что до войны он считал черноморский театр второстепенным, бесперспективным и… неинтересным. Правда, весной 1917 года он вспоминал в частном письме, как, уезжая на юг, чувствовал, «что мои никому не известные мысли реализуются и создаются возможности решить или участвовать в решении великих задач», – однако здесь все-таки допустимо предположить ошибку памяти, когда пафос и азарт последующих десяти месяцев оказываются перенесенными на момент отъезда.

В свою очередь, и высшее командование, даже задумываясь о переменах в руководстве флота Черного моря, еще в январе 1915 года не числило капитана 1-го ранга Колчака не только среди кандидатов на пост Командующего – это и понятно! – но и среди потенциальных начальников штаба флота. Каковы же были причины столь стремительного его выдвижения, не оправданного ни выслугой (два с половиною месяца в чине контр-адмирала), ни служебным стажем (отсутствие опыта командования крупными соединениями кораблей и даже просто кораблем 1-го ранга)?

Судя по воспоминаниям Тимирева, имела место обыкновенная интрига, к которой, однако, согласно тому же Тимиреву Колчак почти наверняка не был причастен. «К этому времени морской отдел Ставки был расширен, – рассказывает мемуарист, – и туда были назначены два офицера, специально ведавшие морями: Балтийским – кап[итан] 2 р[анга] Альтфатер и Черным – кап[итан] 2 р[анга] Бубнов. Вышло так, что эти два сравнительно молодых офицера и создавали “мнение Ставки” по морским делам, в особенности по вопросам, не имевшим прямого отношения к операциям. Оба они наметили своих кандидатов для назначения на высшую должность, каждый в своем море. Альтфатер стал проводить Непенина… а Бубнов – Колчака. Возникает вопрос: почему же Альтфатер не остановился на Колчаке, человеке во всяком случае более подходящем для должности Командующего Балтийским Флотом, чем Непенин. Ответ на него, мне кажется, напрашивается сам собой по мотивам личного характера. Колчак, как более искренний и чуткий, давно раскусил Альтфатера и не питал к нему симпатий. Непенин же, легко поддававшийся влиянию лести, – благоволил к Альтфатеру. Бубнов же согласился на кандидатуру Колчака, который хорошо к нему относился. Своих же черноморских кандидатов, могущих соперничать с Колчаком в популярности, – очевидно не было».

На воспоминания Тимирева о В.М.Альтфатере могло, конечно, наложить отпечаток и то обстоятельство, что последний уже в адмиральском чине пошел на службу Советской власти. Колчак, знавший Альтфатера еще по Порт-Артуру, где они некоторое время вместе служили на «Аскольде», незадолго до смерти отзывался о его переходе к большевикам лаконично: «Альтфатер мог как определенный монархист и карьерист действовать из личных карьерных побуждений». Карьеризм Альтфатера должен был быть еще более неприятен Александру Васильевичу как направленный на достижение близкого положения к Императору и использующий связи даже не служебного, а придворного характера; Колчак же мог испытывать к этой среде предубеждение, поскольку еще весною 1915 года попытка Эссена «воспользоваться Высочайшим смотром, чтобы провести в адмиралы Колчака» сорвалась, как говорили, «вследствие каких-то трений, существовавших между Эссеном и придворной партией, имевшей тогда на Царя большое влияние». Принято считать, что Александр Васильевич не слишком-то хорошо разбирался в людях, – но скрывать свои чувства он умел еще хуже и, однажды «раскусив» Альтфатера, вряд ли был способен сдерживать проявления неприязни – да, возможно, и не хотел. Что же касается капитана 2-го ранга А.Д.Бубнова («Бубнова 2-го» – его однофамилец «Бубнов 1-й» командовал кораблем на Черном море), то здесь играли роль уже соображения принципиального характера.

Бубнов (офицер Ставки характеризовал его как «здешнего остроумца с примесью Ноздрева») принадлежал к числу горячих сторонников «Босфорской операции» – вначале блокады или минирования пролива, а затем и десанта, который должен был дать в руки России Константинополь и выход в Средиземное море. Следует заметить, что к моменту назначения Колчака на Черное море проблема Константинополя и Проливов (Босфора и Дарданелл) уже обсуждалась дипломатами России и ее союзников, причем отправною точкой служили русские требования, сформулированные еще весной 1915 года: «… Вопрос о Константинополе и Проливах должен быть окончательно разрешен в смысле вековых стремлений России. Всякое его разрешение, которое не включало бы в состав Русской Империи города Константинополя, западного берега Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, а равно и южной Фракии по черту Энос – Мидия, было бы не удовлетворительно. Подобным же образом, по стратегическим соображениям, часть Азиатского побережья, заключающаяся между Босфором и рекою Сакариею и между пунктом, подлежащим определению, на берегу Измидского залива, острова Имброс и Тенедос должны будут быть присоединены к Империи».

Захваченный босфорскими проектами и сохранивший эту увлеченность на несколько десятилетий, Бубнов в мемуарах, написанных уже после Второй Мировой войны, рисует удручающую картину управления Черноморским флотом, Командующий которым, адмирал А.А.Эбергард, якобы чрезмерно доверился начальнику оперативного отдела своего штаба, капитану 2-го ранга К.Ф.Кетлинскому (здесь кстати заметим, что такое же положение занимал в свое время Колчак при Эссене, и этим еще раз доказывается условность «должностной расстановки» в ее отношении к реальным влияниям внутри управления войсками или флотом). Кетлинский же, по мнению Бубнова, препятствовал «более энергичным действиям против Босфора», и «это было тем более странным, что Кетлинский был одним из талантливейших офицеров нашего флота»; «упорство Кетлинского в этом вопросе было настолько загадочным – если не сказать больше, – что в лучшем случае можно было подозревать в нем недостаток личного мужества, необходимого для ведения решительных операций», – пишет Бубнов.

Подобные слишком далеко заводящие намеки вряд ли делают честь их автору, но до известной степени помогают понять состояние духа, в котором находился офицер Ставки, и его убежденность в необходимости смены черноморского командования. При этом Бубнову изменяло элементарное чувство справедливости, поскольку действия адмирала Эбергарда и его подчиненных отнюдь не соответствовали тому ярлыку «пассивности» и неумеренной «осторожности», который неоднократно навешивался на них как тогда, так и в наши дни.