Начало гражданской войны.

Мы обязываемся всем достоянием Войска Донского заплатить все убытки французских граждан, проживающих в угольном районе «Донец» и где бы они ни находились, происшедшие вследствие отсутствия в стране порядка, в чем бы они ни выражались, в порче машин и приспособлений, в отсутствии рабочей силы. Мы обязаны возместить потерявшим трудоспособность, а также семьям убитых вследствие беспорядков и заплатить полностью среднюю доходность предприятиям с причислением к ней 5 % надбавки за все то время, когда предприятия эти почему-либо не работали, начиная с 1914 года, для чего составить особую комиссию из представителей угольных промышленников и французского консула».

«29 января атаман получил телеграмму от капитала Фуке, в которой тот писал, что он не пошлет войск в Луганск до тех пор, пока не получит с особым курьером присланного ему подписанного атаманом и прочими лицами соглашения и подчинении генералу Франшэ д’Эсперэ и об уплате всех убытков французских горнопромышленников».

Даже Краснов — этот глава правительства, которое, как проститутка, продавало себя тому, кто ей заплатит, — не решился принять таких наглых условий. Но сменившему его Деникину, а позже Врангелю французы и англичане продолжали оказывать энергичную помощь. Очевидно, недаром. На каких условиях оказывалась им эта помощь? В точности ответят на этот вопрос те дипломатические материалы, которые будут опубликованы после того, как в странах Западной Европы будут прогнаны от власти империалистические хищники и будут опубликованы тайные документы. Пока же приходится довольствоваться откровенными подчас (хотя и наполовину) показаниями наших русских белогвардейцев. Много интересного дают вообще их воспоминания.

Н.Мещеряков.

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ.

При сокращении некоторых статей, вошедших в настоящий сборник, составителю иногда приходилось в видах ясности или для связи делать вставки в тексте, посвященные краткому изложению событий, более точному определению дат и т. п. Все такие вставки заключены в прямые скобки [] и почти все набраны петитом.

Составитель.

30 октября [1917 г.] [12] В прямые скобки заключены вставки составителя, сделанные для ясности изложения. генерал Алексеев, не перестававший еще надеяться на перемену политической обстановки в Петрограде, с большим трудом согласился на уговоры окружавших его лиц — бросить безнадежное дело и, согласно намеченному ранее плану, ехать на Дон. В сопровождении своего адъютанта, ротмистра Шапрона, он 2 ноября прибыл в Новочеркасск и в тот же день приступил к организации вооруженной силы, которой суждено было судьбой играть столь значительную роль, в истории русской смуты.

Алексеев предполагал воспользоваться юго-восточным районом, в частности Доном, как богатой и обеспеченной собственными вооруженными силами базой, для того, чтобы собрать там оставшиеся стойкими элементы — офицеров, юнкеров, ударников, быть может, старых солдат — и организовать из них армию, необходимую для водворения порядка в России. Он знал, что казаки не желали итти вперед для выполнения этой широкой государственной задачи. Но надеялся, что собственное свое достояние и территорию казаки защищать будут.

Обстановка на Дону оказалась, однако, необыкновенно сложной. Атаман Каледин, познакомившись с планами Алексеева и выслушав просьбу дать приют русскому офицерству, ответил принципиальным сочувствием, но, считаясь с тем настроением, которое существует в области, просил Алексеева не задерживаться в Новочеркасске более недели и перенести свою деятельность куда-нибудь за пределы области — в Ставрополь или Камышин.

Не обескураженный этим приемом и полным отсутствием денежных средств, Алексеев горячо взялся за дело: в Петроград в одно благотворительное общество послана была условная телеграмма об отправке в Новочеркасск офицеров, на Барочной улице помещение одного из лазаретов было обращено в офицерское общежитие, ставшее колыбелью добровольчества, и вскоре получено было первое доброхотное пожертвование на алексеевскую организацию — 400 руб., — это все, что в ноябре месяце уделило русское общество своим защитникам. Несколько помогло благотворительное общество. Некоторые финансовые учреждения оправдывали свой отказ в помощи циркулярным письмом генерала Корнилова, требовавшим направления средств исключительно по адресу Завойко. Было трогательно видеть, и многим, быть может, казалось несколько смешным, как бывший верховный главнокомандующий, правивший миллионными армиями и распоряжавшийся миллиардным военным бюджетом, теперь бегал, хлопотал и волновался, чтобы достать десяток кроватей, несколько пудов сахару и хоть какую-нибудь ничтожную сумму денег, чтобы приютить, обогреть и накормить бездомных, гонимых людей.

А они стекались — офицеры, юнкера, кадеты и очень немного старых солдат — сначала одиночно, потом целыми группами. Уходили из советских тюрем, из развалившихся войсковых частей, от большевистской свободы и самостийной нетерпимости. Одним удавалось прорываться легко и благополучно через большевистские заградительные кордоны, другие попадали в тюрьмы, заложниками в красно-армейские части, иногда… в могилу. Шли все они просто на Дон, не имея никакого представления о том, что их ожидает, ощупью, во тьме, через сплошное большевистское море — туда, где ярким маяком служили вековые традиции казачьей вольницы и имена вождей, которых народная молва упорно связывала с Доном. Приходили измученные, оборванные, голодные, но не павшие духом. Прибыл небольшой кадр Георгиевского полка из Киева, а в конце декабря — и Славянский ударный полк, восстановивший здесь свое прежнее имя — Корниловский.

Пока не определялись еще конкретно ни цели движения, ни лозунги; шел только сбор сил вокруг Генерала Алексеева, и имя его служило единственным показателем их политического направления. Но в широких кругах Донской области съезд «контр-революционного офицерства» и многих людей с одиозными для масс именами вызвал явное опасение и недовольство. Его разжигала и агитация и свободная большевистская печать. Рабочие, в особенности в Ростове и Таганроге, волновались. Степенное казачество видело большие военные приготовления Советской власти и считало, что ее волнение и гнев навлекают только непрошенные пришельцы… Этому близорукому взгляду не чуждо было и само донское правительство, думавшее соглашательством с местными революционными учреждениями и лояльностью в отношении Советской власти примирить ее с Доном и спасти область от большевистского нашествия. Казачья молодежь, развращенная на фронте, больше всего боялась опостылевшей всем войны и враждебно смотрела на тех, кто может вовлечь ее в «новую бойню». Сочувствующая нам интеллигенция была, как везде, безгласна и бессильна.