Елена Прокофьева - Лучшие истории любви XX века

Какие бы испытания ни спосылала ей судьба в ее будущей жизни, стоило вспомнить годы первого замужества – и все казалось простым, легким и преодолимым. Она так закалилась в эти три с половиной года, что ничто уже после не могло сломить ее: нищета, тяжелые утраты, опасность, болезни – она сможет выдержать все. Потому что уже смогла выдержать это: брак с Мишей Чеховым и тесное общение со свекровью.

Понимая, что победить неприязнь Натальи Александровны и Маши или как-то расположить их к себе невозможно, Олечка старалась как можно меньше бывать дома – особенно в отсутствие Миши – и стала посещать занятия в Первой художественной студии у Станиславского. Это был особенный мир, непохожий на мир внешний – мир, населенный особенными, необыкновенными людьми. И именно поэтому, погрузившись в жизнь этого особенного мира, можно было отрешиться от мира внешнего, забыть все то горестное, что ожидало ее по возвращении. Из книги Михаила Чехова «Путь актера»: «Зависти и интриг в МХТ не было. Станиславский и Немирович-Данченко приучили нас любить театр больше, чем собственную карьеру и выгоду. Но жажда играть была одинаково велика у всех. Пьес в театре шло сравнительно мало, и актеры не могли изжить вполне своей страсти к игре. Т.Х. Дейкарханова рассказывала мне, что даже Москвин, столько переигравший на своем веку, не был удовлетворен до конца и играл для себя. Он «хоронил» актеров и актрис МХТ, соглашавшихся на это. «Покойник» или «покойница» клались на стол, а Москвин служил панихиду, обливаясь слезами. Или он брал сделанный по его просьбе из картона маленький детский гробик, садился на извозчика и ездил по улицам Москвы, без шапки, крестясь и плача. Народ останавливался и тоже крестился».

Олечка посещала занятия студии в качестве вольнослушательницы, потому что актерского таланта тогда еще никто в ней не признавал и сама она не осмелилась бы держать экзамен. Но благом было для нее даже просто послушать споры о трактовке пьесы, того или иного образа, длящиеся порой до самой генеральной репетиции, просто посмотреть, как Константин Сергеевич Станиславский учит вживаться в роль. Он всегда требовал предельной концентрации и дисциплины. Вне зависимости от того, играл актер главную роль или был занят во второстепенной, в гримерную он должен был прибыть за час до спектакля. Чтобы успокоиться, расслабиться и – вжиться… Прямой переход: от улицы, извозчиков, повседневных проблем – к сценическому образу – Станиславский считал невозможным. За опоздания карал сурово: за первое – предупреждение, за второе – штраф пять рублей, за третье – штраф десять рублей, а если опоздания продолжаются – увольнение за «неуважение к группе». Впрочем, до этого ни разу не дошло. Кроме того, Станиславский считал, что каждый актер в студии должен попробовать себя и в других «театральных профессиях»: так, студийцы дежурили за кулисами, помогали помощнику режиссера, следили за реквизитом, участвовали в работе сценографа. И это – помимо уроков непосредственно «по специальности»: в частности, Ольга Чехова вспоминала пантомиму через ритмическую гимнастику и постановку дыхания, уроки музыки, лекции по истории театра и костюма… Когда пьеса оказывалась изучена «как следует», то есть «до последней точки», начинались многочисленные «живые прогоны», вызывавшие у некоторых нетерпеливцев – к коим, кстати, относилась и Олечка, – «горькое разочарование и взрывы отчаяния»: еще бы – ведь приходилось репетировать по 150–200 раз! Это бывало поистине мучительно. Чехова вспоминала, что одна из соучениц упала без сил прямо на сцене и заплакала: «Я больше не могу!» На что Станиславский холодно ответил: «Нет ничего, чего не мог бы актер – когда он талантлив. Если вы иного мнения, то поищите другую профессию». Сама Олечка частенько бывала «иного мнения», а потому и не помышляла всерьез о профессии актрисы. Впрочем, она еще не осознавала тогда, что по сути своей является актрисой кинематографической, а не театральной.

Спустя два года после описываемых событий – в 1916 году – величайшая актриса немого кино ослепительная Вера Холодная откажется от чести играть у Станиславского в «Грозе»: именно потому, что ей покажутся невыносимо скучны бесконечные репетиции и следующие за ними бесконечные представления одного и того же спектакля… Куда как интереснее работа в кино: в январе играть графиню, в феврале – рыбачку, в марте – монашку, и к тому же – самой видеть плоды своего труда на экране! Совсем скоро и Ольга Чехова познает эту радость…

Константин Сергеевич Станиславский действительно слишком много требовал от своих актеров. По его мнению, актер прежде всего должен был обладать «интеллигентным сердцем», то есть быть существом особенным, тонко чувствующим даже то, что вовсе не поддается определению словами… А «вживание» в роль иной раз доводилось до абсурда. Так, когда ставили «Маленькие трагедии» A.C. Пушкина, Михаил Чехов играл Моцарта, и ему – грубоватому, угрюмому, агрессивному – не хватало некой рафинированности, легкости и изящества, без которых немыслим кавалер эпохи рококо. И тогда Константин Сергеевич потребовал, чтобы Миша каждый день в течение недели обедал у него дома. И во время этих обедов соблюдались застольные обычаи XVIII века, и таким образом Миша Чехов «вживался» в образ Моцарта. Необходимость вести себя галантно в течение нескольких часов – а главное, принуждение к галантному поведению – были просто невыносимы для Миши, всякое принуждение ненавидевшего. Чехов страдал, устраивал истерики… Дома, разумеется. А в гостях у Станиславского и в студии старался изо всех сил и через некоторое время действительно превратился в «грациозного, элегантного, благовоспитанного кавалера», чем несказанно удивил Олечку. Пожалуй, она могла бы снова влюбиться в него сейчас… Если бы виделась с ним только в студии. Ведь несмотря на тяготы, атмосфера студии Станиславского была легкая, веселая, дружелюбная, весьма располагающая к любви и флирту, – прямая противоположность тому, что ждало Олечку дома. Зависть и интриги, так свойственные закулисному миру, Станиславский безжалостно изживал. К тому же все студийцы были еще очень молоды. В студии бытовало множество «своих», оригинальных анекдотов, в частности – такой фривольный (его приводит в своей книге собиратель исторических анекдотов и мифов поэт Юрий Борев): «Королева Англии заскучала. Врачи велели подданным исполнять любое ее желание. Ее спросили, чего она хочет. Она ответила: «Хочу спать с Цезарем». Парламент долго думал, как выполнить желание царствующей особы. Наконец сообразили: великого актера Кина загримировали под Цезаря, и он провел ночь с королевой. Та осталась довольна. Через некоторое время королева захотела Нельсона – и опять выручил Кин. Королева осталась довольна. Потом королева сказала, что хотела бы спать с великим актером Кином. Послали за Кином. Он воскликнул: «Это невозможно! Я импотент». Вот что такое перевоплощение по системе Станиславского!» Исторически этот анекдот не совсем верен: английский актер Эдмунд Кин (1787–1833) – именно его называют «Великим Кином» – не был импотентом, ибо у него был сын, тоже весьма известный актер Чарлз Кин (1811–1868), чье внешнее сходство с отцом не оставляло никаких поводов для сомнения в их кровном родстве. Но впрочем, кто требует от анекдота исторической достоверности? Главное – чтобы было весело! И было весело…