Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Нам, противоречиво жившим и путано мыслящим, и вовсе не по плечу справиться со стихией цинизма и равнодушия и растления человеческой души. Только теперь я, например, по-настоящему понял, к чему приводит безверие и что даже насильственная вера лучше, чем вовсе ничего. Церковку-та сковырнули рановато, без Бога ни до порога и тем более ни до коммунизма..

Теперь кусай локоть, а он вывихнут, и костоправов подходящих не находится, не токмо мыслителей и личностей, способных справиться с девятым валом бездушия и безверия...

Одного хочу — не дожить до следующей войны. Мне не перенести её будет, ибо я знаю, что ждёт наших детей, внуков и русский народ, точнее, остатки его, уже раздробленные, полуассимилированные, деморализованные. Кто-то дышит нашему народу в затылок, подгоняет его, подталкивает к скорейшему концу. И кто это, я понять до конца не могу, ибо он занимается самопожиранием, как будто изжил сам себя, но для великого народа слишком малый срок, чтобы заболеть белокровием. Может быть, мы и не были великими? Может, так в детстве и застряли? Стадное чувство, рабство, душевная незрелость, робость перед сильной личностью вроде бы к этому склоняют, но великая культура, небывало самобытное и величайшее искусство, созданное за короткий срок, — живое свидетельство зрелости нации.

Так что же за ветер низовой, каменный сметает нас с земли, как осеннюю, листву?! Легко было бы всё спереть на евреев, как это делают «защитники» нашего народа за столом цэдээл, очень легко и самоутешительно, да проходишь и этот рубеж, доходишь до самоуглубления и в себе где-то смутно ощущаешь и причины, и вину за происходящее и за будущее. Страшнее будет тем, кто ощутит это уже не смутно, а отчётливо, в ком пробудится ум, мужество судить себя и нас открыто, но будет это уже как румянец и половое возбуждение, которое происходит у чахоточных людей перед самым угасанием. Поздно будет!

Мне очень понравился твой рассказ «Двухголовый», который я читал летом в Сибири. В нём как раз есть то, чего недостаёт современной нашей литературе, — духовное здоровье. Я хотел тебе написать письмо, но суета и юбилейные пьянки заели время, а потом заумирал мой доблестный папа и умер 3 сентября прошлого года и закопан в мокрые комки вологодской глины. Как он хотел убраться со мной в Сибирь и лечь в мягкую родную землю! Не успел. И теперь я уж всерьёз думаю: самому надо успеть податься ближе к родному пределу. Отец мой был, как тебе известно, не самый лучший из родителей, но родителей, как и Родину, не выбирают, и вот жаль его, необъяснимо жаль. А помер он, голубчик, от цирроза печени, пил до конца дней своих, и с большой охотой. Умирал в ясную осень, недолго, но тяжело, всё просил у меня прощения и говорил, что я тоже умирать буду тяжело, ибо вся наша родня умирает тяжко. За неделю до смерти попросил поводить его по палате, мы Марией повели, едва ноги тянет. Я и говорю: «Давай попляши». Он улыбнулся и поправил: «Не попляши, а сбацай». Шутник был родитель!

Никого более из стариков на свете не осталось, только две тётки и дядя в Сибири. Надо ехать ближе к ним. Одному неуютно и тоскливо жить стало. Раньше спасался от всего работой, сейчас работать не могу, и не я один, вся мне близкая братия ни хрена не пишет и едва ли писать начнёт. Так что лай вдогонку деревенской прозе припоздал, даже и лай никого уже возбудить не может.

Делал я тут статейку о рассказе, где и похвалил «Двухголового», но не додедал, и лежим мы в разных местах — статейка дома, на столе, а я здесь зимогорю.

Собираюсь в марте в столицу вместе с Марией, если получится, позвоню, а пока желаю доброго здоровья тебе и всем твоим старым и малым. Майе поклон отдельный.

Удалось ли тебе подписаться на мой 4-томник? Если нет — я добуду. Правда в Вологде до сих пор ещё не было первого тома, а вышел уже и второй.

Малый наш внук растёт. Мучит и бабушку, и мать, когда и меня норовит достать. Очень живой и крепенький парнишка. Хорошо ест и развивается, а папа евонный где-то гуляет — разошлись родители, ещё один россиянин-безотцовшина растёт дурной травой возле забора.

Ах ты, раз ах ты! Сколько бед и горя на свете!

Обнимаю тебя, здоров будь. Твой Виктор

3 марта 1980 г.

Вологда

(В.Я.Курбатову)

Дорогой Валентин!

Я и сам давненько собираюсь тебе написать, да всё как-то не сходится писать тому, кому надобно и хочется, время моё разбирают, как солому на корм. Здесь, в больнице, только и сумел плюнуть на всё, проявить характер и несколько дней вообще ничего не делать, а потом поработать на себя — сделал с десяток «затесей». Но я отсюда скоро уйду, и начнётся всё с начала.

Жалоба твоя на провинцию мне как никому, пожалуй, понятна. В Вологде У меня нет никакого общения. Пока мог водку пить, собутыльничать было с кем. А вот уже не могу, да и неинтересно стало, не веселит и водка, и нету собеседника по душе, а трепаться просто так я уж лучше буду со своей Марьей, она в писательских делах собеседник толковый и подвижный.

Всё хотел я, чтоб ты к нам приехал хоть ненадолго, но перемогался-то я с ноября и всю зиму, а полубольной человек — какой собеседник?

Теперь ты в Чусовой собрался (поклонись ему!), а я хочу с Марьей в Москву съездить, «приобщиться», походить по театрам, навестить знакомых и друзей, а то я всё же не оставляю мечты уехать домой, на Родину, а оттуда потакать «культурным потребностям» будет уже сложнее.

Сегодня уже третий день весны, тенькают синицы, солнцем веет, если даже и облачно. Дожили ещё до одной весны и если войны не стрясётся, маленько веселее будет, и кажется — до осени недосягаемо далеко.

Здесь, в больнице, наконец-то прочёл я абрамовский «Дом», и что-то он мне не понравился. Кажется мне, что эта бойко написанная, заранее по местам распределённая книга в противоречии находится и с самим Абрамовым и с «Пряслиными» тоже. Она и по стилю другая, а главное, разрушает уже созданные образы. Так в моём понимании «Две зимы и три лета» и остались вершиной этой большой и неоправданно разбухшей книжищи. Читал и еще кое-что, да всё по обязанности, на предмет рекомендаций, предисловий и просто по просьбе — скучное, неинтересное сплошь чтение. И когда я от него избавлюсь!? А что Серёжу Задереева решил поддержать, очень хорошо. Поклон твоим. Кланяюсь. В. Астафьев

20 марта 1980 г.

(В.Я.Курбатову)

Дорогой Валентин!

После больницы мы с Марией Семёновной проделали тот же путь что и ты — в столицы за развлечениями! Поразвлекались недолго, посмотрели несколько спектаклей, балет во Дворце съездов, побывали у нескольких знакомых. Тут всякие интервьюеры и люди, жаждущие критических, юбилейных статей и анкет, узнали, что я есть в столице, попёрли комком на меня, и мы убегли домой, где не совсем здоров малый Витя, а у большого всё ещё руки дрожат.