Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

3 февраля 1997 г.

(Адресат не установлен)

Дорогие и теперь уже далёкие друзья-софронтовики!

Давно уже пришло от вас письмо, потом второе — с фотографиями и рассказом о вашем житье-бытье. Болезни. текущие и литературные дела отнимают всё моё время, но, видит Бог, я всё собирался вам ответить и вот наконец-то собрался.

Я глубоко вам сочувствую, что на старости лет пришлось тащиться за океан и доживать век на чужой, пусть и благодатной стороне. И всё же хорошо вы сделали, что уехали из Западной Украины — национализм и хохляцкое чванство за это время приняли ещё более широкие и наглые формы, за эти последние годы по всей Украине идёт гонение и проклятие москалей, а уж евреев тем более. Причём не берётся во внимание, что в России не происходит отторжения и украинцы как жили равными со всеми гражданами, так и живут, а ведь Сибирь и Дальний Восток давно массово охохлячены, ещё с давних времён, и если б здесь началось что-то подобное «гуцульскому варианту», так сколько бы горя, а может, и крови было бы... И Кравчук — советский комиссар, и Кучма пытаются быть хитрее всех, как им кажется, умело разыгрывают национальную карту. Но это уже привело к разделению Украины на Западную и Восточную, а жизнь не улучшается, и украинцам, которые так терпеливо, искренне и долго желали самостоятельности, но не хохлацкого гонора и дури, всё уже опостылело, и они рады бы жить с Россией по-братски и по-соседки, а не править бал в широких шароварах и при висячих вусах. Жизнь оказалась куда серьёзней намерений, политических игр и парада с пустым брюхом и голой задницей.

У нас дела тоже идут неважно, по полгода не выплачивается зарплата, задерживаются пенсии и пособия, народ устал уже ждать облегчения. Да и понять его можно — привыкший жить от аванса до получки, в отличие от буржуев не умеющий накопить копейку, не вписывается он в новые экономические отношения, да, за малым исключением, и не впишется, нужны два-три поколения, чтобы начать жить по-новому. А будет ли время вырастить эти два-три поколения, когда дряхлеет всё: люди, недра, промышленность: приходит в запустение и дичает земля, и никто не хочет работать от утра до вечера, в особенности на земле. Все ждут, что придут и дадут им пусть и бедную пайку, пусть нищую, но устойчивую зарплату, пусть призрачную, но волю. Вот и живём в тревогах и ожиданиях. Как всегда на Руси нашей, великой и горькой, смутное время, брожение в людях, в головах и душах. Одичавшие от безвременья, безверья и коммунистического обмана люди возвращаются или вновь обращаются к Богу. Повсеместно восстанавливаются и вновь строятся храмы и не только христианские, православные.

Вот на Бога и уповаем, и надеемся, а больше уж надеяться не на кого, кругом болтовня, обман и пустые обещания.

Мы с супругой Марией Семёновной — она у меня тоже фронтовичка, женились в 45-м году под Жмеринкой, когда я попал после госпиталя в нестроевую часть, было у нас трое детей, остался один сын, который живёт и работает в Вологде. Первая дочь умерла маленькой, от голода, вторая, выросшая в условиях нашей дорогой действительности, ещё в детстве заболела сердцем и дотянула лишь до 39 лет. была в разводе и оставила нам двух внучат Старший уже вырос, живёт отдельно от нас, здесь, в Красноярске, внучка < нами, учится в 8-м классе. Мы по-прежнему много работаем. Я за последние десять лет написал две книги военного романа и две повести, постепенно подбираюсь к третьей книге и много-много выполняю текущей работы. Здесь, е Красноярске, начато издание моего почти полного собрания сочинений 15 томах. Сейчас печатается первый том. Всё издание должно быть осуществлено в течение 1997—1998 годов.

Мы получаем пенсию, я — как инвалид войны 2-й группы, Марья Семёновна тоже пенсию получает, вместе с гонораром нам этого хватает на скромное житьё. Но как много у нас людей, которые не сводят концы с концами мыкаются без работы, не имеют денег заплатить за квартиру и бытовые услуги. К сожалению, число их не сокращается, и жизнь ввергает людей в отчаяние и злобу.

Народ мало покупает книги, картины, но, удивительное дело — театры переполнены, концертные залы тоже. Значит, мы ещё живы и надежды наши с нами, а они, как известно, умирают последними.

Очень был рад увидеть вас на параде победы в Нью-Йорке. Сам я ни на какие парады и митинги не хожу, ни в каких празднествах не участвую — не могу, противно всё это выглядит в моих глазах, потому как не прибрали косточки убитых на войне, и пока не исполнили этого Божьего дела — не имеем права ни на какие праздники.

Всего Вам доброго, главное — здоровья! Храни Вас Бог!

Кланяюсь, Виктор Астафьев

17 февраля 1997 г.

(В.Я.Курбатову)

Дорогой Валентин!

Писать-то мне особо не об чем. Нынешней зимой, занятый вознёй с собранием сочинений, я ничего не писал. Не готов. И не готов физически, только поработаю пером напряжённо, глядишь, начала неметь левая рука — сердце сигнал подаёт: «окстись, может и правая, рабочая, отняться». Но без дела не сидел. Спрос на меня всё ещё, к сожалению, не убывает, да и сам егозлив, побывал вот в колонии в женской строгого режима. Говорили часа три, думал перед встречей, угнетусь, ан нет, то ли привычка уже к лагерю, то ли в самом деле бабам там живётся лучше, чем на так называемой воле. Бывал и ещё кое-где, а перед Новым годом упал, и солидарно со мной упал в Курске Женя [ Носов. — Сост.] , в Москве брякнулся Саша Михайлов, оба сильно, как и я, расшиблись. И выходит, ежели вот ты не упадёшь, то и не друг ты мне вовсе. Да не надо даже ради дружбы падать, расшибленное тело и костяк болят невыносимо, кроме того, ты идёшь в искусстве по линии критики, значит, вёрток должен быть и эластичен.

Что из новостей? Печатаются и скоро выйдут два первых тома собрания сочинений, в Пензе в очень хорошем оформлении печатается книга «Плач по несбывшейся любви», состоящая из моих военных и околовоенных повестей и рассказов прежних, а причиной издания послужил «Обертон», который читающая масса, кажется, и не заметила. Ну, да бог с нею, с массой, она куда более важные вещи не замечает, а пошлость жрёт, как диабетики кашу, кастрюлями.

Некто Бушков — красноярский писатель и ныне богач — издал в прошлом году в столицах 11 книг, из которых я смог прочесть лишь два абзаца. Но у нас уже был поставлявший чтиво Алёша Черкасов, я ни одной его книги до конца прочитать не мог, но тот был тюрьмой ушиблен и уж не в себе пребывал, а этот сморчок держится орлом и презирает всю остальную публику, не желающую следовать по его славному пути.

Я ж, одержимый зудом чернильным, нет-нет и чего-нибудь напишу, на что-нибудь откликнусь. Вот поставили у нас оперу Верди «Бал-маскарад», а я её в Красноярске слушал в 1942 году в исполнении сбежавших и объединившихся в Сибири киевско-днепропетровско-одесских театров и, растрогавшись, очень хотел повспоминать. И повспоминал, и старые женщины мне звонили и говорили, что они читали и плакали. А тут и просьба томичей подошла, и тут уж я писал и сам плакал, как плачу всякий раз, глядя единственную на телевидении русскую передачу сибиряка Гены Заволокина «Играй, гармонь». Проплакавшись, я решил тряхнуть публику ещё раз и написал статейку к стихам Джеймса Клиффорда, ибо невыносимо много печатается в газетах и везде стихов занудных, вшивых, с претензией на нарядность или бодряческих виршей какого-нибудь отпетого соцреалиста. Выйдет газета — пришлю, а пока посылаю статью о языке, которая, я тоже знаю, как папиросный дым, послоится над головами русских людей, пощекочет их в носу и горле, да и кончится на этом её влияние, а ведь тоже писал — рука немела.