Дмитрий Лоза - Танкисты Великой Отечественной (сборник)

Мы не знали, то ли радоваться, то ли печалиться? Две самоходки благополучно переправлены — а как с остальными?! Заволновался и майор, подошел ко мне:

— Что будем делать?

Настил упал, думаю, — но ригели-то остались!

— Будем пилить деревья по обоим берегам и валить их прямо на сваи и балки, — ответил майору и дал команду достать пилы, они всегда были при нас как раз на такие случаи, крепились на правом борту каждой самоходки.

Бойко заскрипели пилы, с визгом разрезая толстые стволы деревьев. Пилили без остановок, на ходу сменяя друг друга. Деревья со скрипом и треском валились с берегов, с нахлестом перекрывая друг друга и сваи. В результате получился надежный зеленый мост, по которому свободно прошли остальные самоходки.

На выходе из леса я остановил самоходку. Внимательно осмотрели с майором местность. Слева в облаке пыли двигался в нашу сторону танк, за ним, на расстоянии, еще два. Отделяло нас километра полтора. Дал команду батарее развернуться в боевой порядок, не выходя из леса. Стрелки попрыгали с самоходок и залегли между машинами. Мы с майором жадно разглядывали головной танк, пытаясь через бинокли быстрее распознать его марку, а главное, принадлежность — наш или немецкий?! Танк быстро приближался, уже можно было рассмотреть, что башня у него овальная, а не с вертикальными бронелистами, и пушка без дульного тормоза — значит, наша «тридцатьчетверка». По цепочке передал, чтобы без моей команды огонь не открывали, а сам неистово выискивал на его бортах черные кресты. К счастью, их не оказалось, но нужно было так же тщательно осмотреть и другие танки — немцы могли пустить вперед и трофейный танк. Убедившись, что танки наши, двинулись им навстречу.

Остановились оба отряда полукругом в сторону немцев, нужно было обменяться сведениями о противнике и боевой обстановке. Офицеры, как принято при встречах разведывательных и передовых групп, собрались возле командира стрелкового батальона как старшего по званию. Фигура одного офицера показалась мне очень знакомой, он опередил меня, вскрикнул:

— Вася! — и бросился мне навстречу.

— Толька! Неужели ты?! — я узнал его только по голосу и походке, танкисты были настолько плотно и с головы до ног покрыты пылью, что на землисто-серых лицах выделялись лишь белки глаз и зубы.

Обнялись! Бывают же такие чудеса — встретиться на фронте протяженностью в тысячи километров! А мы ведь с Анатолием Мамаевым вместе учились не только в одном классе, но и в одной роте танкового училища. Теперь мой одноклассник стал командиром танка. Но поговорить нам выпало всего-то с четверть часа.

Оказалось, что и на Сталинградском фронте, и здесь мы были где-то рядом. При освобождении Ковеля их танковый взвод действовал в качестве отдельного разведывательного дозора от 65-й танковой бригады 11-го танкового корпуса, с которым взаимодействовал наш полк. Я рассказал Толе о боях за высоту 197.2 и Парадубы, что мы понесли там очень большие потери.

— А мы в это время в составе танкового корпуса наступали на Торговище и Мациюф, — как-то сдержанно сказал Анатолий, — и тоже тяжелое было дело. Перед атакой митинг был, замполит вещал: «Вшивый немец в панике бежит, бросил Ковель, драпает дальше на запад! Сегодня мы выйдем на Государственную границу!..» А пошли в наступление, так три с половиной часа две бригады пытались прорвать оборону немцев, но так и не смогли. «Вшивый немец» так нам дал, что две наши бригады оставили на поле боя 90 новеньких 85-х «тридцатьчетверок», мы только-только их получили. Ну а я вот живой, видно, в рубашке родился. Комкора генерал-майора Рудкина за такие потери вызвали в Москву и сняли с должности. Потом опять нас пополнили новыми танками… Давай, Вася, на всякий случай, распрощаемся, может, больше и не увидимся.

Мой школьный товарищ! Мы крепко обнялись.

Толя, к счастью, ошибся. Оба мы остались живыми, хотя встретились и не скоро, только в 1955 году, в стенах Бронетанковой академии.

Обменявшись сведениями, танкисты повернули в сторону Лукува, а мы двинулись дальше по своему маршруту.

Уже смеркалось, когда мы, проходя через большое польское село, впереди вдруг увидели движущийся к центру села большой конный обоз. Естественно, мы приняли его за немецкий, так как шли в авангарде и, по имевшимся у нас данным, впереди наших войск не было. Решили было открыть по обозу огонь, но майор вовремя остановил своих бойцов. Мы с ним на самоходке догнали заднюю подводу и увидели на двуколке двух наших пожилых солдат, куривших самокрутки.

— Из какой вы части, куда едете? — спросил майор.

— Мы из тылов, догоняем свою 185-ю стрелковую дивизию, — ответил усатый ефрейтор.

Вот тыловики! Чуть к немцам не забурили! Майор им:

— Какую же вы догоняете дивизию, если впереди нет наших войск?!

Ефрейтор резво, прямо в повозке, вскочил на ноги:

— Стой! Стой! — прокричал по обозу, сложив руки рупором.

От повозки к повозке передалась команда, и весь караван остановился. Самоходки стали обходить обозников слева. Близилась ночь, видимость была уже плохая, вдруг позади гвалт поднялся, оглянувшись на крик, я все-таки рассмотрел, что от обоза стали откатываться колеса, и остановил самоходку. Спрыгнув на землю, пошел навстречу машине Ревуцкого и с удивлением увидел, что наводчик Федя Беляшкин, действующий за механика, гусеницей наступает на оси колес, срывая с них гайки, отчего, естественно, колеса сбегали со своих осей. Вот обозники и подняли крик, ехать-то нельзя. Просигналив Павлу, остановил его самоходку и подозвал к себе Беляшкина:

— Федя, ты уже у пяти подвод срезал колеса. В чем дело?

Федор, опешив, покраснел до ушей:

— Товарищ лейтенант, тарахтит что-то, я думал, что забор задеваю.

Приказал ему:

— Держись левее, — и не стал ругать, понимая, каково парню, не имея опыта, вести тяжелую машину в темноте, да и люк водителя расположен не по центру, а левее.

К майору подошел старший лейтенант интендантской службы, доложил:

— Старший данного тылового подразделения.

Майор ему:

— Куда вы прете? Там немцы! Прекратить движение! Займете оборону на западной окраине села.

Простились, и наш отряд продолжил движение.

В большое село на берегу Кшны мы вошли уже ночью. Немецкое подразделение, охранявшее мостовую автомобильную переправу, отступило на другой берег, не оказав нам почти никакого сопротивления.

Батальон и самоходки заняли оборону, и мы с майором зашли в ближайший дом. Хозяева ужинали при свете керосиновой лампы. Узнав, что мы русские, встретили нас и радостно, и настороженно. Все-таки предложили разделить с ними трапезу. Но мы отказались, вежливо сославшись на нехватку времени.

Надо сказать, в Польше отношение к нам было двоякое. Встречали нас, конечно, как освободителей, обнимали, целовали. Наши солдаты — добросердечные, чем могли, помогали людям, а то детишки прискакивают, им кто сахарку даст, кто чего. Когда в города входили, встречали с цветами. Приятные, конечно, встречи были. С другой стороны, в Польше ведь было две армии — Армия Людова и Армия Крайова. Последняя не была заинтересована помогать Красной Армии, мы для них были такие же враги, как немцы, но в открытую в бой с нами они боялись вступать. Тогда как Армия Людова нам помогала. Жители тоже относились по-разному. Немцы ведь не дремали. Когда повернулся ход войны, в крестьянской, по существу, Польше была проведена хорошая агитация, мол, если войдут советские войска, у вас тоже будут колхозы. И вот, первый вопрос нам был, когда заходишь в село: «Будут ли у нас колхозки?» Да люди и без немцев наслышались от «западенцев», что значат колхозы: все отбирают да еще репрессируют. В тридцать девятом, когда освобождали западных украинцев и западных белорусов, то сразу расстрелы начались, репрессии. Разве это дело? В общем, Берия здорово помог немцам и всем нашим противникам. Наши политруки отвечали полякам: «Сами будете решать». А что потом вышло, всем известно. Но разве солдат в этом виноват?