Дмитрий Лоза - Танкисты Великой Отечественной (сборник)

— Должен быть порядок! Я не допущу, чтобы мои подчиненные находились неизвестно где!

— Товарищ майор, вам что, жалко девчонок? Мы себя ведем культурно, достойно. Они довольны. А если вы будете сопротивляться, пеняйте на себя.

Мы повздорили, но так он и не согласился их отпустить. На следующий день я провожу ротные учения, при прохождении мимо госпиталя танк «заносит», и он ломает госпитальный забор. Начальник пишет кляузу, а я отвечаю: «А что я могу сделать? Танк занесло!» Потом я к нему пришел и говорю:

— Будете продолжать «порядок» наводить, будете постоянно забор ремонтировать!

Ну, тут он уже сдался…

Учитывая такую «организацию мероприятий», никаких ЧП в батальоне не было. А вот в других батальонах что-нибудь да происходило. Командир бригады выговаривал подчиненным: «Почему у Брюхова никогда ничего не случается, а у вас постоянно? Учитесь — самый молодой командир батальона, но может так дело организовать, что все у него в порядке». Потом уже я узнал, что замполит 2-го батальона Шлыков постоянно доносил, что у Брюхова пьянство идет больше, чем в других батальонах, — девок привозят, танцы организуют, песни орут, — и настоятельно просил комбрига провести проверку. И вот все уже готово к празднику, Саша уехал за девушками, мы сидим в комнате замполита, стол накрыт, ждем. Десять часов вечера, а его нет. Тогда я говорю зампотеху Мошкину: «Давай, Саша, напеки картошки в печке. Выпьем, закусим, а там они и подъедут». Он напек картошки, мы пошли ко мне в комнату, достали канистру вина, разлили по кружкам. Выпили, закусили, сидим, клянем Чащегорова, который попутался с девчонками. Где-то в 22.15 вдруг заваливаются начальник политотдела бригады и командир бригады. Я сразу встал: «Товарищ полковник, садитесь с нами». Сели, налили им по кружке, выпили. Комбриг поздравил нас, а я сижу как на иголках: «Только бы Чащегоров задержался!» Минут через пятнадцать начальство встало, я пошел их провожать, и Чунихин мне говорит:

— Вася, ты же молодой командир, накрыли бы с заместителем стол, посуду поставили. Что у вас, посуды нет?

— Да есть.

— А то как биндюжники сидите! Давай, Брюхов, привыкай к культуре. Хватит по углам картошку ложкой вычерпывать, война закончилась!

— Товарищ полковник, в следующий раз постараемся.

Минут через 15 вваливается эта ватага, и понеслось. Оказалось, девчонки участвовали в самодеятельности и задержались до конца концерта. Дня через два в бригаде подводят итог проведения праздника:

— У Брюхова все в порядке, правда, у них культуры маловато, — сказал замполит Негруль.

Тут не выдержал Шлыков:

— Они опять всю ночь гудели, пели, плясали!

Негруль поднялся:

— Шлыков, вы мне беспрерывно докладываете, что у Брюхова творятся безобразия. Мы лично с командиром были там в одиннадцатом часу, там никакого пьянства не было! Зачем вы напраслину на людей возводите?!

Осенью 1946 года корпус был выведен на Родину. Тут уже была возможность взять трофеи. Я вез две машины, мотоцикл, хорошую койку, мраморную столешницу, два кожаных кресла, зеркало в ажурной раме, пару коробок фарфоровой посуды, перину. Ехали мы весело, вина было достаточно, продуктов тоже.

Батальон разместился в городе Гайсин, что недалеко от Винницы. Мне Петро быстро подыскал комнату у одного еврея, рядом с городком. Там я и разместился. А вообще место было совершенно не готово к приему такого количества войск. До войны в городе стоял кавалерийский полк, от казармы которого остались одни стены. Строительных материалов достать невозможно: с трудом нашли доски, через одно окно заколотили оконные проемы и заложили их соломой. Котельная едва обеспечивала теплом кухню и медпункт и на ночь на 2–3 часа давала тепло в казармы, так что батареи были чуть теплые. Когда начались холода, то спать в казармах стало просто невозможно. Солдаты ложились спать на один матрас, вторым накрывались, а сверху набрасывали шинели и одеяла, чтобы хоть как-то согреться. Как в таких условиях требовать соблюдения распорядка дня, выполнения учебного плана? Я понимал, что корпус расформировывается и обустраивать казармы для нас никто не будет, но нужно было что-то делать, чтобы люди не впали в уныние. Я решил личным примером показать, как надо относиться к трудностям, и приказал поставить мне койку в казарму. После вечерней поверки я шел в казарму вместе с солдатами, демонстративно раздевался до трусов и ложился спать, накрываясь только одним суконным одеялом. Конечно, спать я не мог, всю ночь крутился. Утром подъем. Я выскакиваю вместе с сержантами на построение на зарядку. На улицу выбегаем, я натираю торс снегом — становится тепло, и я провожу зарядку. Конечно, я хитрил — после завтрака оставлял за себя начальника штаба для проведения занятий, а сам домой — и спать до обеда. Вот так я поддерживал дисциплину в течение недели или двух, пока стояли самые сильные морозы.

В батальоне было 48 офицеров, из них только замполит и начальник штаба были женаты, а остальные холостые. За те полгода, что мы там стояли, половина из них, если не больше, женились, а меня как ни пытались местные девчонки охмурить, не получилось. Свадьбы гуляли широко, несмотря на трудности с продуктами, столы ломились от снеди. Я, как командир батальона, всегда был в числе приглашенных: тем более что мой ординарец Петро Крашенинников выучился играть на подаренном мною аккордеоне и фактически был единственным музыкантом на свадьбах.

Но уж коли женились, то приходилось учить молодых офицеров нормам приличия, не позволять им заигрывать с чужими женами и танцевать прилично, а не «тереться около груди». Сам я, естественно, повода к разговорам не давал. Кроме того, я никогда не ругался матом — ни командуя батальоном, ни в последующем.

В апреле, после расформирования батальона, я был направлен в распоряжение начальника кадров армии. Уезжая из Гайсина, я продал машину, а своему хозяину-еврею оставил платяной шкаф и два ящика фарфоровой посуды, которые так и не распечатывал, — уж больно он меня просил. Правда, я сделал это с условием, что он будет три дня кормить и поить всю нашу офицерскую братию, которая разъезжалась по разным местам. Кроме того, я оставил ему мотоцикл с документами, чтобы он его продал, а деньги прислал мне. Но я уже был в академии, а денег так и не увидел. Потом я попросил знакомую зайти к нему узнать, как там мой мотоцикл, и она мне написала, что зашла, но он сказал, что мотоцикл украли. Я-то думал, что я его надувал, а это он меня надул, да и черт с ним!

В резерве я болтался около месяца, пропивая с приятелями вырученные за машину деньги. Вскоре приехала предварительная комиссия, принимавшая документы в Академию БТМВ. Я написал заявление, хорошо сдал русский язык и математику. Командующий армией Пухов [22] Герой Советского Союза генерал-полковник Н. П. Пухов (1895–1958) 13-й армией командовал с января 1942 г. ( Прим. ред. ) подписал мое заявление, но в июне меня вызвал к себе начальник отдела кадров, который рассказал, что командующий хочет подобрать себе адъютанта. Я наотрез отказался, заявив, что эта должность не для меня, к тому же я сдал документы в академию. Видимо, он доложил командующему, потому что тот вызвал меня для беседы: