Виктор Захарченко - Из истории Кубанского казачьего хора: материалы и очерки

Когда в 30–е годы XX в. казачество, уже лишенное прежних земельных наделов, в очередной раз было подвержено «раскулачиванию», то с иной хаты удалось взять разве что макитру квашеной капусты да мешок зерна. Спрашивается, каким же богатством обладало казачество, чтобы подвергнуться организованному голоду, высылке или физической расправе? Ответ, по — видимому, один: подлинная причина репрессий заключалась в духовном богатстве этого народа, из века в век «в Бога богатеющего» (Иоанн Сергиев) и даже в новых условиях стремящегося сохранить христианский уклад жизни.

Внешним выражением доброго имени казака, обобщавшим его любовь к родине, чувство сыновства, вольность и самоотверженность в служении на благо отечества, становится слава. Венец и непреходящая ценность ее для казачества были очевидны: «Слава казацька николы не згине!».

В славянском мире звук этого слова всегда возбуждал дорогие сердцу чувства. В группе родственных слов мы находим такие весомые, как «слово», «славянин», «православие», а в разговорном обиходе наречие «славно» выступает синонимом к словам «хорошо», «добро».

Днем славы можно назвать церемонию войскового круга, проходившего ежегодно в казачьем краю на второй день Пасхи: все достояние кубанских казаков, собранное на поле чести, выносилось из войсковой церкви на майдан на показ народу. То, что этот праздник устраивался сразу же после великодня, указывало на важность данной церемонии, значение которой для казаков было почти таким же, как и главного праздника православного календаря. В глазах всего народа казачья слава материализовалась здесь в боевых наградах и регалиях войска.

В этот день обычно устраивались пышная соборная служба и парад. Вот как проходил этот праздник еще в конце прошлого века. В 9 часов утра к зданию Кубанского областного правления в Екатеринодаре собирались все наличные чины Кубанского казачьего войска, назначенные участвовать в церемонии войскового круга, и станичные атаманы с депутатами от всех станиц. Войска оцепления располагались шпалерами по всем сторонам Красной улицы от здания правления до собора св. Александра Невского, перед которым был устроен деревянный намет для совершения богослужения в кругу войсковых регалий. С обеих сторон соборной площади возвышались специальные эстрады для городских и станичных зрителей. Как только из здания правления выносились казачьи святыни, войска брали на караул и наказной атаман открывал церемониальное шествие.

Первыми в направлении к войсковому собору отправлялись 12 нижних чинов по два в ряд — с куренными значками, унаследованными от Запорожского войска; далее депутаты от станиц несли 13 куренных медных перначей и 14 малых булав; за ними следовали полковые знамена: одно хоперское 1737 года, 14 пожалованных Павлом I, 6 — Александром I, 7 — Николаем I и 4 пожалованные императором Александром II. За ними двигался войсковой хор, несший две серебряные трубы, подаренные Екатериной II войску. Следующими по очереди шли штаб — офицеры с ассистентами, несшими грамоты Екатерины II 1792 года, повеления императора Павла I 1799 и 1801 годов, грамоты Александра I и Николая I, рескрипт Александра II и его мундир. За регалиями следовал наказной атаман, имея в руке булаву — подарок Черноморскому войску в 1792 году. Шествие сопровождалось звуками военных маршей. На соборной площади регалии окроплялись святой водой и служился благодарственный молебен. Всюду царило приподнятое настроение. То там, то тут скатывалась слеза на седой ус казака, искрился чей‑то молодой взор…

Не умирай в народе, призванном к славным подвигам оружия, не умирай и не блекни память о высоких наградах — и пусть знают о них и мать, и малые дети казака, и наезжие гости его!

Вот когда, казалось бы, казаку можно было и расслабиться: прихвастнуть былыми подвигами, утвердиться в сознании собственной значимости: но тщеславию не было места на этом празднике, потому что в конечном итоге всему, что составляло гордость кубанца, казак был обязан Всевышнему — так от века считали запорожцы. «Всякий умирающий казак, если имел на себе икону, крестик или был жалован значком или царскою медалью, непременно отписывал все это на церковь, и после его смерти его атаман или хлопец, то есть верный слуга, вешал оные на иконостасе у избранной умершим иконе» [97] Скальковский А. История Новой Сечи или последнего Коша Запорожского. Одесса, 1846. Ч. 3. С. 266–267. .

Удивиться и помыслить! То, что многие почитают пределом своей нравственной работы — нелицемерный отказ от иллюзорных благ этого мира в обмен на славу совершенного, для казака оказывается недостаточным: ничто не желает назвать он своим. И горят наградным серебром слова на черкесках потомков славных рыцарей степи: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу», как свидетельство высшей формы человеческого бескорыстия — бескорыстия нравственного.

…Умолкают последние звуки песни. Во всех кубанских войсковых частях поющие, будь то высшие чины в офицерском собрании, рядовые казаки в своем кругу или даже их служилые товарищи — черкесы, при словах последнего двустишия:

обязательно снимали папахи и кланялись долу, так завершалось пение.

Впервые текст песни «Ты, Кубань, ты наша родина» был опубликован в «Кубанском казачьем вестнике» № 28 за 1915 год. К осени того же года песня вышла небольшой брошюрой, в 6–8 страниц, вместе с другими стихами автора. В подзаголовке песни было обозначено: «Плач кубанских казаков». Многие тогда высказывали недоумение: почему «плач»? Действительно, дела на турецком фронте не давали повода к пессимизму. Но автор настоял на своем праве. В 1916 г. песня вошла в «Сборник славы кубанцев», чтобы уже через некоторое время стать официальным гимном Кубанской рады, и тогда же была положена на музыку. Музыку к песне, как удалось установить В. П. Бардадыму, написал дирижер Кубанского симфонического оркестра М. Ф. Сириньяно [98] По вопросу авторства музыки песни «Ты, Кубань, ты наша родина» см. на с. 236–241 настоящего сборника статью Н. Корсаковой «Михаил Петрович Колотилин…». .

Какова же в дальнейшем судьба автора и его произведения? По свидетельству однополчан отца Константина, жизнь его обрывается трагично. В бурные революционные годы Образцов оказался в Тифлисе, где подвергся аресту и был уничтожен как представитель «отжившего класса». Репрессировано было и его произведение: в словах песни производится замена, соответствующая новой политической обстановке, меняется размер ее исполнения, придающий голосу оптимистический тон.

Иные ценности, иные символы несут теперь в себе слова песни: