Ханс фон Люк - На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1939-1945

Закончилась русская глава.

– Пустыня ждет нас, Бек!

Первой нашей задачей было достигнуть 3-го лагеря переформирования в Штансдорфе, около Берлина, где нам предстояло пробыть до отъезда в Африку. Такие лагеря переформирования занимались подготовкой солдат, необходимых, чтобы компенсировать потери на фронте. Также они служили центрами, где поправлялись раненые и квартировали отпускники в ожидании отправки к новым местам службы. Офицеры и унтер-офицеры, которые из-за полученных ранений перестали быть «годными к несению боевой службы», как это называлось, использовались в качестве инструкторов, чтобы иметь возможность передавать опыт молодым.

Я доложил о прибытии командиру лагеря, который мне обрадовался.

– Ну, наконец-то вы здесь. Роммель и батальон ждут вас уже с ноября. Первым делом отправляйтесь в управление кадров. Там получите подорожную и всю необходимую информацию.

Первым же делом, однако, ему пришлось определить нас на постой. В управление кадров я собирался следующим утром. Но перед этим мы с Беком посетили автомастерскую.

– Этот «Мерседес» пережил Русскую кампанию. Пожалуйста, проверьте его и перекрасьте – белая маскировка больше не нужна. Я заберу машину, если вернусь из Африки.

Бек, которому предстояло жить в казарме до нашего отъезда, обещал присмотреть за машиной глазом Аргуса [51].

Рано утром я на вездеходе с водителем из лагеря формирования поехал в Берлин. Как же изменился город с тех времен, когда я был тут в последний раз! Люди казались удрученными и подавленными. Скверные новости с Восточного фронта, все учащавшиеся воздушные налеты, продовольственные карточки и наглое бесчинство фашистских функционеров высасывали жизненную энергию берлинцев, обычно столь остроумных и жизнелюбивых. Повсюду попадались всевозможные бомбоубежища. Ночью предписывался режим полного затемнения. Берлин превращался в город призраков.

Друзья рассказали мне, что им приходится все время держать наготове чемоданы с документами и наборами предметов первой необходимости, чтобы в случае объявления воздушной тревоги бежать в подвалы – никто не знал, застанет ли свой дом целым после бомбежки. Бензин выдавался по талонам, личный моторный транспорт практически исчез с улиц. По Курфюрстендамм, бывало кишевшей автомобилями, и по оживленной Унтер-ден-Линден теперь колесили лишь машины боссов, руководства Вермахта и партийных организаций.

В управлении кадров я не без труда отыскал главу отдела, отвечавшего за Северную Африку.

– С приездом! Теперь вы дома, первым делом отдохните и пообвыкнитесь тут. Вот вам направление в тихую гостиницу на Курфюрстендамм и наряд в управление обмундирования армии для вас и вашего денщика на получение тропических комплектов формы. Где желаете провести отпуск? Я распоряжусь выдать вам подорожную.

Я бурно запротестовал:

– Мне известно, что Роммель ждет меня с ноября. Просто мой дивизионный командир ничего не сказал мне насчет приказа о моем переводе. Мне бы хотелось как можно быстрее отбыть в Африку.

– Знаю-знаю, – отозвался он. – В штаб-квартиру Роммеля уже сообщили, что вы только что возвратились из России и нуждаетесь в отдыхе. Зайдите ко мне в конце марта. 1 апреля вас отправят к месту назначения. Так где вы намерены провести следующие четыре недели?

Спорить, как видно, было бессмысленно, а потому я ответил, что желал бы на две недели поехать к матери и на две – в Париж.

Офицер улыбнулся.

– Париж – недурная идея, – заметил он. – Но все не так просто. Мне надо как-то оправдать вашу поездку.

– У меня много друзей там. Я знал Париж до войны. Кроме того, комендант города – бывший командир нашей 7-й танковой дивизии, которого я бы тоже хотел навестить.

– Отлично! Для одного из командиров бывшей дивизии Роммеля мы можем кое-что сделать. Завтра приходите за подорожной.

Что же, раз уж не получалось отправиться в Африку немедленно, я попытался по крайней мере по максимуму использовать ситуацию. По прибытии в Штансдорф я тотчас же написал заявление на четырехнедельный отпуск и для Бека.

Прежде чем навестить мать во Фленсбурге, расположенном на границе с Данией, я отправился повидать друзей, о судьбе которых ничего не знал с самого начала войны. Я поехал к Гизеле фон Шкопп. Она все еще жила в Потсдаме, в котором когда-то стояла моя часть. Это ее свадьбу с «отважным Бернардом», как его называли, мы в столь приятном благодушии праздновали в замке в Восточной Пруссии. Она призналась мне, что уже несколько недель ничего не знает о муже. Он тоже служил на Восточном фронте. Мы вместе поужинали и сварили кофе из зерен, которые я раздобыл на складе на обратном пути из России. Однако насладиться им не успели, поскольку затявкали зенитки и завыла сирена, предупреждающая о воздушном налете. Впервые в жизни мне довелось стать свидетелем рейда союзнической авиации на нашу страну.

– Теперь это почти правило. Случается почти каждую ночь. Пойдем в подвал! – крикнула мне Гизела.

– Нет, я так за здорово живешь в подвал не полезу. Чувствую себя лучше на свежем воздухе, где хоть видно, что происходит. Надо будет – спрячусь, если вдруг бомбы станут падать на Потсдам.

Я вышел на улицу. Было на что посмотреть. Длинные белые щупальца прожекторов шарили по небу. Где-то вдалеке рокотали моторы бомбардировщиков и надсадно кашляли зенитки. Налет был на Берлин, а не на Потсдам, который не представлял стратегической ценности для противника. Я вызвал Гизелу из подвала.

– Ты только посмотри! Видишь, как красиво! Но сколько же домов рухнут в пламени, сколько невинных людей будет погребено в подвалах под руинами?

Тут до меня вдруг впервые дошло, насколько же труднее гражданскому населению по сравнению с нами на передовой, они оставались пассивными, ничего не могли поделать перед лицом воздушных налетов. Я понял также, почему наши раненые, когда шли на поправку, так стремились поскорее попасть обратно на фронт.

Я договорился о встречах с женами товарищей, находившихся на боевой службе. Поделился с ними кофе из своих запасов. Кофе ценился дороже золота, поскольку весь шел на нужды войск. Гражданским приходилось довольствоваться эрзац-кофе из ячменя или из еще чего-то в таком же роде.

Я был одним из первых, не считая раненых, кто мог рассказать о том, что делалось на Восточном фронте. Меня придирчиво допрашивали. Чтобы и вовсе не лишить последнего мужества моих друзей, я приукрашивал правду.

Меня глубоко трогали судьбы этих женщин. Многие вышли замуж, создали семью, а потом мужья погибли. Они стали вдовами, не успев толком пожить семейной жизнью. По этой причине я в самом начале войны решил не жениться, пока все не кончится. Хотя иногда у меня возникали связи, которые заставляли меня подумать о браке, я все же крепко держался принятого решения.