Анатолий Кони - Собрание сочинений в 8 томах. Том 3. Судебные речи

Потом является вопрос: куда девать их, где хранить? Судя по заявлениям Колосова, он хочет доказать, что провоз и хранение акций был личным делом Феликса и Александра Ярошевичей. Но между отцом и сыном лежала целая пропасть лет и опытности: Ф. Ярошевич человек энергический, опытный, бывалый; сын его, Александр, человек пассивный, который только под влиянием сильной страсти или увлечения дерзает на самостоятельный поступок. Мог ли решиться отец облагодетельствовать «могущественную» Россию своими акциями при содействии своего сына, еще юноши, мальчика без определенного положения? Конечно, нет. Ф. Ярошевич должен был обратиться к лицу более опытному, более в летах и стоящему притом близко к его семье. Кто же это лицо, как не Колосов? Он руководил уже несколько лет Олесем, он знаком с разными Ананьевыми, с денежными оборотами и с биржею, где, если бы туда пришел «уволенный гимназист III класса» и предложил купить акции на большую сумму, его сейчас заметили бы, заподозрили, задержали… Но, с своей стороны, Колосов был осторожен. Чтобы связать себя с этим делом, ему необходимо было распределить роли наиболее для себя выгодно: один будет изготовлять, другой переносить, третий хранить, а четвертый распространять. Таким образом, занятия каждого будут совершенно отдельны. Все будут связаны между собою, и каждый, в случае беды, может ответствовать только сам за себя. Тот, кто продаст поддельные акции, зная о том, что они поддельные, но не умея указать продавцов (мало ли их?), будет судим только за мошенничество и, т. д. Я говорил уже, что Колосов остановился на Никитине как на хранителе. Никитина, по весьма понятному чувству, говорила здесь, что она не рассказывала за границею о муже Колосову. Но вы слышали от Колосова, что он знает такие вещи о Никитине, которые он мог узнать не иначе, как только от человека самого ему близкого. Наконец, из письма самого Никитина, которое было взято при обыске, видно, что если бы он узнал об откровенной исповеди своей жены Колосову, то К. и Я. (т. е. Колосов и Ярошевич) никогда уже не узнали бы о его существовании. Очевидно, что госпожа Никитина рассказала Колосову о всех подробностях своей семейной жизни. Она могла также при этом рассказать, что муж, будучи библиотекарем Медико-хирургической академии, ведет жизнь очень скромную, человек очень сдержанный, знающий себе цену, умеющий сообразовать свои поступки с окружающею его обстановкою, и вместе с тем человек, который не прочь нажиться сразу и крупно, но, однако, осторожно. Такой именно человек и нужен был Колосову. Как они сошлись и на чем — это неизвестно. Но выбор был сделан и выбор хороший, потому что избранный отдался делу серьезно и понимая его возможные последствия. Я могу это утверждать, потому что недаром Никитин, самый развитой из участников этого дела, в письме своем говорит, обозрев поле предстоящей битвы с правосудием: «Я не могу жить, я умру, я должен умереть. Я не могу быть оправдан». Он понимает, что зашел так далеко, что ему выхода нет. Теперь посмотрите на обстановку Никитина. Он библиотекарь Медико-хирургической академии. Он целый день сидит в библиотеке среди ученых книг и фолиантов, погруженный в созерцание каталога. Кто заподозрит его в хранении акций, его, этого тихого, обязательного, ученого и скромного человека, украшенного орденом (что, с точки зрения Колосова, должно было внушать к нему особое доверие) доктора. Станет ли он заниматься сбытом фальшивых акций? Это вовсе не его дело. Сверх того и его официальное положение внушает полное к нему доверие; оно гарантирует его от подозрений; потом он сам имеет до 20 тыс. руб. капитала, получает хорошее жалованье, казенную квартиру. Станет ли он рисковать, пойдет ли он на преступное дело? А библиотека такое славное место для хранения! В ее 18 тыс. томов многое можно спрятать… Привезенные Ярошевичем акции были представлены Колосову, а потом оказались в квартире Никитина. Как они туда попали? Мы знаем, что акции не были у Никитина до отъезда его жены в Москву. Она уехала в июне, а по возвращении ее в сентябре акции уже находились в ее комоде. Следовательно, они были переданы в период от июня до сентября. Есть основание предположить, что они переданы в половине августа. На это есть некоторые указания в списке Колосова. Конечно, можно предположить, что они могли попасть к Никитину и раньше, но, во всяком случае, несомненно то, что они были принесены ему Колосовым. Об этом говорят все свидетели, близкие к Никитину в библиотеке, и сам Никитин нисколько не скрывал, что получил акции от Колосова. В этом был его прямой и дальновидный расчет. Хранить акции в тайне неудобно; семейные могут узнать, пойдут разговоры. Оно даже и небезопасно. Лучше с самого начала не скрывать от близких получения акций, рассказывая, что Колосов принес акции в залог, взял под них деньги; можно даже сделать подпись произвольную, вымышленную, что акции приняты в залог от Колосова тогда-то. Потом, если что, несмотря на изящную и прекрасную подделку, откроется, то всегда можно воскликнуть: «Боже мой, какое несчастие! Бедный Василий Петрович был нагло обманут кем-нибудь из «шатких людей»: ему, под видом настоящих акций, продали поддельные, и он их отдал в залог! Ну, да мы свои люди, сочтемся безобидно, а правительство, вероятно, раскроет обманщиков» и т. д. Для этого надо говорить жене: «Смотри, не отдавай Колосову акций: за них отданы деньги», нужно позвать помощника библиотекаря Браша и сказать ему, похлопывая по акциям: «Вот, батюшка, капитал-то, 12 тыс. за него Колосову отдано». Одно только забыл Никитин, что все свидетели видели у него Колосова и слышали об акциях в июне и июле, а подпись на бумаге говорит, что акции принесены 28 сентября. Есть еще одно обстоятельство характеристичное— это телеграмма «о братьях Тома». Что название «дядя Том» было условлено, видно из того, что оно повторяется и в письмах между Феликсом и Никитиным. Телеграмма была отправлена 9 мая и в тот же день была получена в Брюсселе. По почерку видно, что черновая была написана Никитиным. Колосов говорит, что он ничего не знает об этой телеграмме. Но мы кое-что о ней знаем. Содержание ее понятно. Газеты сообщили об открытии подделки русских бумажек на франко-бельгийской границе, и в то же время в Петербурге пронесся тревожный для друзей слух о предстоящей поездке за границу полицейских агентов — братьев дяди Тома. Нужно было предупредить об этом. В книжке Колосова есть следующая отметка: «5 мая вечером писал О. в Брюссель об отмене торговли табаком». По словам Колосова, говорится об одесском табаке, но это объяснение ничем не подтверждается, 8 мая в той же книжке записано: «Вечером т.» (т. е. телеграмма). В книжке мелочных расходов Колосова (но не безвозвратных, которые записывались в другой книжке) 9 мая значится «телегр. 2 руб. 13 коп.». Из расписки телеграфа видно, что телеграмма в Брюссель о братьях дяди Тома стоила именно 2 руб. 13 коп. Затем в ней говорится: «Ждите письмо». Но если телеграмма посылается с тем, чтобы ждать письма, которое будет отправлено вслед за нею и все разъяснит, то она не имеет смысла. Очевидно, что она относится к письму, отправленному прежде, за несколько дней. Тревожные слухи повторились, и тогда последовала телеграмма. Это прежде отправленное письмо — мы его находим в указании о писании к О. об отмене торговли табаком. Вы припомните, что в письмах Никитина советуется рассказать Колосову «об уничтожении товара». Товар — это было условленное название акций, торговля, очевидно, обозначала их изготовление. Колосов говорит, что телеграмма отправлена со станции № VIII в здании окружного суда, а он жил в Коломенской части. Но он каждый день бывал у Никитина, в здании академии на Выборгской стороне, а идти оттуда в Коломну нельзя иначе как мимо окружного суда. Итак, телеграмма написана Никитиным, подписана условным именем Колосова — Пьетро и отправлена на его счет в Брюссель. Участие в ее составлении было, очевидно, понимаемо Колосовым как знак доверия Никитину, как «ввод его во владение» относительно предприятия, осуществляемого в Брюсселе. Вот все, что я хотел сказать относительно оговора А. Ярошевича. Я полагаю, что он подтверждается целым рядом обстоятельств: обстановкой, взаимным положением лиц и массою переписки и, наконец, тем, что объяснения Колосова не вызывают к себе ни малейшего доверия.