Анатолий Кони - Собрание сочинений в 8 томах. Том 3. Судебные речи

Господа присяжные заседатели! Двухдневное судебное следствие и оживленные прения сторон дали вам богатый разнообразный материал: он так велик и имеет такую разнородную доказательную силу, что, быть может, вам полезно получить от меня несколько указаний на те приемы, посредством которых надо обсуждать и оценивать этот материал. Закон обязывает меня дать вам эти указания, но отнюдь не считает их обязательными для вас.

Вам говорилось о характере преступления, подлежащего вашему рассмотрению. Указания обвинителя согласны с сущностью этого преступления и с обыкновенною житейскою обстановкою его. Действительно, это преступление коварное и, если можно так выразиться, трусливое. Совершитель отравления не имеет обыкновенно той смелости, которая заставляет более или менее рисковать собою, на-падая на другого. Он действует тайно и иногда с видимым спокойствием удаляется прочь, когда его орудие и невидимый союзник — яд — только еще начинает свое дело. Между орудием преступления и виновником нет, обыкновенно, непосредственной тесной связи, ему нечего бояться брызг крови от удара ножом, криков жертвы, борьбы с нею, шума и дыма выстрела. Когда яд начнет действовать, виновник может быть уже в полной безопасности, скрывая и извращая следы своего участия, а иногда даже приходя с лицемерною и позднею помощью. Коварство — главное свойство отравления. Оно — продукт слабости, а не силы, — ненависти и корысти, но никогда не гнева. Из этих свойств отравления вытекает трудность собрания доказательств, из них же вытекает, с другой стороны, и возможность широких предположений и догадок, не всегда основанных на действительных обстоятельствах или на верной и спокойной их оценке. Когда предлагается вопрос об отравлении, первое, что должно занять внимание, — это вопрос о том, было ли отравление? Не имеем ли мы дела с естественной смертью? Если найдено, что отравление было, тогда, естественно, взоры обращаются к тому, кто заподозрен. Изучается его личность для того, чтобы определить, был ли он способен на такое преступление, и затем рассматриваются его отношения к покойному. Они должны содержать ответ на то, была ли причина ненависти, был ли повод к такому ее проявлению. Но это далеко не все. Этого достаточно для того, чтобы заподозрить человека. Но для того, чтобы обвинять , необходимо, чтобы между отравою и личностью заподозренного была связь, было соединение, смычка. Для того же, чтобы обвинить , чтобы выразить не мимолетное мнение, а обдуманный и взвешенный приговор о судьбе человека, всегда необходимо, чтобы это соединение было прочно, чтобы оно выдерживало серьезный напор возражений.

Нет сомнения, что в большинстве дел об отравлении нельзя искать и странно было бы требовать прямых доказательств виновности. Самая природа преступления противоречит этому. Могут быть только улики, только косвенные доказательства, из которых должно складываться предположение о виновности, о том, что именно это лицо дало этот яд и что иначе объяснить себе его присутствие в организме невозможно. Предположение это должно быть веское, должно покоиться на твердо установленных данных дела. Если житейский опыт, если обстоятельства дела говорят, что это предположение самое правильное, что оно естественно и неуклонно вытекает из сведений о личности обвиняемого, об его отношениях к отравленному, об его действиях, то смычка между личностью обвиняемого и найденным ядом существует, и обвинение тем более доказано, чем прочнее эта смычка. Но если, наряду с предположением о существовании связи между личностью обвиняемого и ядом, можно представить несколько противоположных, но равно правдоподобных, равно логичных и практических соображений и предположений, основанных гоже на прочно доказанных фактах дела, то смычка может быть разорвана и обвинение должно оказаться шатким.

Итак, умер ли Николай Познанский естественною смертью или от яду? Вы слышали экспертизу. Она произведена профессором-специалистом при участии прозектора и полицейского врача, которые, по своей специальности, особенно привыкли обращаться с трупами и видели на своем веку многих людей, умерших естественною смертью или насильственною, от своей или чужой руки. Двое последних сами производили вскрытие Николая Познанского и говорят нам не о том, что слышали от других или прочли, а о том, что видели. Вы знаете, как шло их исследование. Они двигались ощупью, боясь ошибиться, тщательно исследуя почву под ногами. Они долго колебались, прежде чем произнесли роковое слово — отравлен. Они призывали к себе на помощь других специалистов и, в окончательном результате свидетельствуют здесь, что Познанский лишился жизни от приема морфия в количестве, достаточном для причинения смерти взрослому человеку. Когда экспертиза произведена знающими людьми и с тою осторожностью и недоверчивостью к себе, которые вызываются ее важностью для дела — ей можно верить. Вы, конечно, можете ее отвергнуть, но так как, вероятно, вы этого не сделаете, то вам надо будет перейти к рассмотрению сведений о личности Жюжан, о характере и свойстве отношений ее к покойному.

В этом отношении данные дела разделяются на две группы — за и против Жюжан. К первой группе относятся показания свидетеля Мягкова, квартирных хозяек подсудимой и письма, написанные к ней и о ней, представленные вам на суде. У вас может явиться мысль, что те, кто в письмах так горячо относится к ней, так молит бога поддержать ее в несчастии, лучше бы сделали, если бы явились сюда подкрепить живым словом свое письменное участие к Жюжан. Но я должен вам объяснить, что свидетели такого рода могли явиться лишь в случае вызова их подсудимой). Явка в суд и продолжительное ожидание допроса не всегда признаются приятною обязанностью, а эти лица принадлежат к тем, в среде и в заведениях которых Жюжан давала уроки. Если она уверена в своей невиновности, если она питает надежду выйти из суда оправданною, естественно, что она не хочет тревожить тех, к кому ей, может быть, придется обратиться потом за помощью, — и она ограничивается их письмами. Вам было представлено весьма характеристическое разделение знакомых Жюжан на два слоя. В одном Жюжан была строгою, высоконравственною воспитательницею, в другом — сама собою, со всеми порывами страстной французской натуры, вращающейся в среде русского распущенного добродушия. Свидетельство, идущее из первого слоя, должно поэтому рисовать перед вами не настоящую, а искусственную Жюжан — и не заслуживает доверия. Вы оцените основательность такого разделения знавших Жюжан, но вы примете, однако, во внимание живые национальные особенности подсудимой, при которых, быть может, ей было бы трудно постоянно играть роль и раздвояться, а также и то, что ее квартирные хозяйки едва ли могут быть отнесены к первому слою.