Игорь Оболенский - Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений

Русудан была уникальной личностью, живущей в собственном мире. Могла, например, приехать на Ленинградский вокзал в Москве и обратиться к кассиру с вопросом: «Скажите, когда отправляется поезд на Петербург?»

А в купе принималась рассказывать о том, каким человеком был президент независимой Грузии Ной Жордания. А далее следовали вздохи о том, как могла бы жить страна, не случись «этого рыжего коротышки, который взобрался на трибуну и прокартавил: «Есть такая партия!» Разумеется, попутчики в ужасе выбегали в тамбур, только бы не слушать антисоветские речи о Ленине.

В Тбилиси Русудан работала заведующей библиотекой в театральном институте. Когда нас, студенток, режиссеры Миша Туманишвили и Како Двалишвили приглашали в ресторан, мы всегда звали с собой и Русудан. Тогда ведь для незамужней девушки появление в ресторане с мужчиной считалось моветоном.

Русудан Соломоновна неизменно пыталась отказаться:

– Чего я, старуха, с молодежью поеду?

Но мы не отступали:

– Седая голова облагораживает компанию.

И если она соглашалась, то все вместе ехали в ресторан.

Я как-то спросила тетю Мию, может, и она, как Русудан, хранит верность каким-то объятиям? Но она ничего не сказала в ответ.

Моя мама очень трепетно относилась к чистоте. И всегда волновалась, хорошо ли помыты, скажем, фрукты. Так тетя Мия отвечала ей: «Фрукты вымыты так же тщательно, как старая дева».

Жила Мия Дадиани в огромной пятикомнатной квартире в шестом округе Парижа на рю Гюстав Шарпентьер. Специально для гостей у нее было выделено две комнаты. Я, когда приезжала в Париж, останавливалась у нее.

Однажды, когда я была в Париже вместе с дочерью, в гости пришла Мери Шарвашидзе. И, увидев мою дочь, предложила ей стать моделью для Vogue. У дочери были идеальные параметры.

Но когда я об этом предложении сказала по телефону маме, она в категоричной форме запретила: «Как это так, внучка Бабо Дадиани – и ходит по подиуму!»

Кстати, когда я первый раз приехала в Париж, то привезла из Грузии сыр гуда. Так тетя спрятала его от меня и сказала: «Я тебя вообще кормить не буду. Ты такая толстая, что я тебя никому показать не могу, смеяться будут».

Я сидела на строгой диете. А тетя каждый день ставила меня на весы и очень радовалась, когда стрелка показывала минус сто – двести граммов.

Но потом в Париж приехал младший мамин брат, Симонико. В первый же вечер он зашел в комнату, где я спала, внес свое постельное белье и сказал: «Я тоже тут лягу. Будем всю ночь сплетничать».

И правда, мы втроем – я, Мия и Симонико – часов до четырех утра разговаривали. Потом тетя не выдерживала и уходила спать. А Симонико хитро подмигивал мне, и мы начинали пировать. Доставали сыр, дядя приносил горячие французские багеты, и мы уплетали их с чаем.

Утром Мия, снова поставив меня на весы, никак не могла понять. Вроде бы вчера кроме мяса с овощами я ничего не ела, а поправилась.

Мы с Симонико переглядывались и улыбались своей маленькой тайне.

Кетеван прожила долгую жизнь – она умерла в 1996 году в возрасте 82 лет.

Младший мамин брат Симонико стал художником. И довольно успешным. На международном конкурсе в Вашингтоне завоевал вторую премию.

Симонико не был женат, но на фотографиях он всегда стоит с очень красивыми женщинами. Его не стало в 1975 году в Сан-Франциско.

Вторая жена дедушки, Мери Церетели, та самая, которая и родила деду троих детей, тоже прожила долгую жизнь. Дедушка умер в 1939 году, а бабушка – в 1968 году. Я ее очень хорошо помню. Когда приехала в Париж, то основной гаммой моей одежды был черный цвет. Так Мери возмущалась: «И почему это вы, грузины, так любите носить все черное?»

Бабушка дожила до 88 лет.

А еще у мамы был родной брат – от ее рано умершей матери, первой жены Коки Дадиани.

Его звали Михаил. Он родился в 1899 году.

Когда Грузия была независимой республикой, Михаил учился в юнкерском училище. И во время наступления 11-й Красной армии, которой командовал Серго Орджоникидзе, дядя вместе с другими юнкерами защищал Тифлис.

Он вспоминал, что, когда отряд юнкеров шел по проспекту Руставели в сторону Коджори, горожане подходили к юношам и вкладывали им в карманы табак, конфеты.

Михаил был кавалеристом. Не один раз он попадал под обстрел, но ни одна пуля в него не попала.

Он вообще был словно заговоренный – ни пуля, ни болезни его не брали. В Коджори юнкера были в феврале 21-го, всюду лежал снег. И когда им приходилось падать на землю, вся одежда тут же промокала от снега, а потом замерзала. Многие заболевали. А Михаил даже не простудился.

Когда стало ясно, что Тифлис будет сдан, дядя поехал на квартиру отца, чтобы проверить, что там происходит. Коки Дадиани в тот момент со своим отрядом уже был на вокзале. А мачеха, Мери Церетели, вместе с тремя детьми стояла возле подъезда и не знала, как с вещами добраться до поезда.

Тогда Михаил подошел к машине, стоявшей неподалеку от дома Дадиани, и попросил ее владельца довезти женщину с детьми на вокзал. Тот попытался отказаться. Но Михаил достал пистолет и пригрозил им. Мери с дочерью и сыновьями посадили в машину, и они благополучно уехали.

А сам Михаил вместе со своим другом, юнкером Орбелиани, примчался на вокзал, когда все поезда уже отправились в Батуми. В этот момент отходил как раз последний поезд, на котором уезжало правительство Грузии. Михаил с другом вскочили в вагон и попросили взять их с собой.

Когда Ной Жордания, президент Грузии, узнал, что в тамбуре находится сын князя Коки Дадиани, он не только позволил ему остаться, но и угостил чаем, который в тот момент пили министры.

С юнкерами заговорил Беня Чхеквишвили, бывший главой столицы независимой Грузии.

– Много юнкеров погибло? – спросил он Михаила.

– Много, – ответил тот. – Лордкипанидзе убили, других ребят, – он принялся называть фамилии.

– Видишь, князья погибли, – обратился Чхеквишвили к вышедшему в коридор вагона министру иностранных дел Евгению Гегечкори.

– Конечно, – ответил тот. – Надо же было кому-то воевать, пока ты чай пил.

Из Батуми Михаил вместе со всей семьей бежал в Турцию, а затем уехал в Европу.

Одно время он находился в свите польского принца Потоцкого. После 1921 года многие белые офицеры остались в Польше.

В один из дней Потоцкий принимал румынского короля Михая.

Дядя вспоминал, каким роскошным был тот прием, за столом текли реки шампанского. Принц представил королю Михаила.

«А-а-а, князь Дадиани! – воскликнул король. – А ведь Дадиани у меня хотели престол отнять!»

После начала Второй мировой войны Михаил вступил в грузинский батальон, который воевал на стороне немецкой армии. «Тетри Георгий» он назывался, «Белый Георгий». Он говорил потом, что служил немцам, так как верил, что они освободят Россию от большевиков. Такая у фашистов была пропаганда.