Ханс Люк - На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1939–1945

Польская кампания для нас завершилась. Несколько моих солдат получили Железные кресты 2-го класса, среди них и храбрый командир взвода станковых пулеметов. Вскоре после того его повысили до старшего фельдфебеля.

Особенно гордился я служившим в нашем эскадроне портным. В Бад-Киссингене все, бывало, дразнили его «наш маленький портняжка». И вот в ходе боевых действий этот незаметный человек показал себя. Он чинил обувь, а также выполнял обязанности связного – обеспечивал циркуляцию донесений и приказов от передовых отделений к частям в тылу. Как-то мы залегли под плотным неприятельским огнем, головы не могли поднять, а «наш маленький портняжка» под пулями и осколками побежал с донесением. Мы сделали неожиданное открытие: как оказалось, здоровяки и крепыши, отважные на вид парни, нередко терялись в бою, тогда как те, кого считали слабаками, в трудную минуту демонстрировали стойкость и выдержку.

Потери, понесенные нами за те девять дней боев, были сравнительно небольшими. Один из моих взводных командиров, лейтенант фон Фюрстенберг, получил очень серьезную рану в живот и надолго выбыл из строя. Что же до наших убитых, то мы имели возможность похоронить их как подобает и воздать по возможности все надлежащие военные почести.

Дни отдыха вернули нам силы. У меня нашлось время поблагодарить за службу весь личный состав эскадрона.

– Как здорово, что вы научили нас быстро окапываться, – сказали они мне. – Несомненно, тяготы учебы спасли жизни многим из нас.

Боевой дух находился на подъеме. Тут, прямо перед самой Варшавой, никто не задумывался о том, как все пойдет дальше.

Я получил разрешение побывать в Варшаве, которую увидел впервые за много лет. Окраина и индустриальные районы сильно пострадали от воздушных налетов, однако центр в значительной мере остался нетронутым. Жизнь входила в нормальную колею. Поляки умели приспособиться к трудностям – научились противостоять ударам судьбы. А в кафе при большой гостинице в центре мне подали выпивку так, словно бы ничего не произошло. Было очевидно, что если уж выбирать из двух зол, то в качестве оккупантов мы, немцы, устраивали поляков больше, чем русские. К сожалению, все скоро поменялось.

Бад-Киссинген встречал нас ликованием. Горожане высыпали на улицы и забрасывали нас цветами с тротуаров. Перед уже закрытым курзалом стоял наш командир, чтобы возглавить торжественный марш батальона. Многие смеялись, когда мой ирландский сеттер, Сынок, из грузовика облаял оркестр. Гражданское руководство – местные власти – тоже, конечно, прибыло для участия в приеме. Фашистские функционеры вели себя так, точно это не мы, а они вернулись с войны и принесли победу.

В следующие дни всем разрешили отдохнуть. Многие бары и рестораны открылись, и в них угощали пивом бесплатно. Зепп Хубер, владелец «Бара Хубера», извлек из запасников бутылку выдержанного шотландского виски. Вечер получился длинным.

Гражданское население, да и большинство из нас, думало, что с Польской кампанией войне настанет конец. Французы и британцы не напали на нас. Может, получится второй «Мюнхен»? Вдруг да премьер-министры Даладье и Чемберлен вновь попробуют договориться с Гитлером?

Может быть, мы и принимали желаемое за действительное, однако казалось логичным, что после «возвращения в лоно рейха» территорий, населенных немецкоговорящими жителями, оккупации Судет и Чехословакии, «освобождения» Западной Пруссии и Данцига в ходе блицкрига, обошедшегося нам без больших потерь, – все цели были достигнуты – «несправедливости» Версальского договора устранены. Однако меня одолевали сомнения. Уж больно ненавидел Гитлер Францию, против которой ему случилось сражаться во время Первой мировой. Пропагандистская машина вновь заработала на полные обороты. На страницах газет запестрели названия: Эльзас и Лотарингия – спорные территории, которые переходили из рук в руки по итогам войн 1870–1871 и 1914–1918 гг., в первом случае к Германии, а во втором обратно к Франции.

Все мы по очереди получили отпуска для поездок к семьям. Мы славно провели те дни, но реальность вновь нагнала нас. Вермахт, прежде всего бронетанковые силы, вновь подвергались укрупнению. Создавались новые танковые дивизии, ядром которых предстояло послужить нам. Нашу 2-ю легкую дивизию переформировали и перевооружили, превратив в 7-ю танковую дивизию (7. Panzerdivision) [18] . Приказом от 6 февраля 1940 г. генерал Эрвин Роммель, мой пехотный инструктор из Дрездена, сделался моим дивизионным командиром; 10-го числа он принял дивизию в Бад-Годесберге.

Как бы мы ни восхищались этим человеком, нас охватили сомнения в том, что пехотинец способен стать достойным командиром танковой части. Скоро они развеялись – Роммелю предстояло навечно вписать свое имя в историю танковых войск как величайшего тактика подвижного боя. С того дня у нас задули совсем иные, новые ветры. В дивизии остался один-единственный моторизованный разведывательный батальон – 37-й батальон майора Эрдманна, ставшего теперь нашим командиром [19] . Как и многие наши старшие офицеры, он принимал участие в Первой мировой войне. Мы уважали его боевой опыт и тотчас же поверили в него.

Дивизия получила новейшие танки: PzKpfw III с 5-см пушками и PzKpfw IV с 7,5-см «обрубками» [20] . Они были более быстроходными, отличались лучшим вооружением и бронированием. А с поступлением трехосных бронемашин, вооруженных 3,8-см пушками, мы приобрели замечательную технику для разведки [21] .

Из Киссингена мы передислоцировались в селение Хаймерцхайм на северном склоне Ронских гор. Началась трудная и упорная подготовка, которую еще более усложнила суровая зима. Роммель проводил полевые учения в любую погоду, а также и ночью. Он ежедневно бывал в частях и постоянно подчеркивал важность того, чтобы все части действовали вместе. Таким образом танкисты, артиллеристы и пехотинцы хорошо узнавали друг друга и учились плотному взаимодействию. Дивизия превращалась в хорошо сыгранную команду, что впоследствии оказалось чрезвычайно важным.

Пропагандисты работали без устали. Гитлер высмеивал французов. То и дело высказывался по поводу «Вискохлеба Черчилля», а позднее еще и «Паралитика Рузвельта». Для чего Вермахт стремительно накачивал мускулы? Чтобы запугать западных союзников и отбить у них охоту напасть на Германию? Или же Гитлер намерен вторгнуться во Францию? Мы не знали. Мы полагались на себя и на наше новейшее вооружение, которое, как казалось, превосходило все то, чем располагал противник.