Ханс Люк - На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1939–1945

Через несколько дней вдруг по репродуктору передали: «Майор Вилли Курц – к воротам! – Появился джип военной полиции. – Пошли, майор, – приказали мне несколько бесцеремонно. – Нам приказано доставить вас на допрос. Садитесь!» – Я заволновался.

Перед зданием, где размещалось командование, стоял молодой офицер. «Проходите!» – сказал он. Я все еще оставался при наградах и знаках различия. Войдя в большое помещение, я увидел американских офицеров, выстроившихся в два длинных ряда, между которыми образовался проход. По нему меня подвели к огромному столу, за которым сидел генерал и несколько старших офицеров. Военный трибунал, как подумалось мне, но за что? Когда я подошел к столу, генерал и офицеры поднялись.

«Вы майор Вилли Курц из 21-й танковой дивизии?»

«Так точно». – Я по-прежнему не знал, что происходит.

«Вы служили в 125-м полку под начальством полковника фон Люка и участвовали в боях в Риттерсхоффене в Эльзасе?»

«Совершенно верно. Те четырнадцать суток стали для меня едва ли не самыми тяжелыми за все время на фронте». – Они что, собирались наказать меня за Риттерсхоффен?

«Я командир 79-й пехотной дивизии армии США, которая сражалась с вами в Риттерсхоффене [138] . Тут мой штаб, а вот там за вами мои офицеры, которые построились в вашу честь. От своего имени и от имени всех моих солдат и офицеров мне бы хотелось выразить уважение и высказать высокую оценку того, как храбро вы сражались. Мы испытываем искреннее уважение к вам».

Я остолбенел, не зная, что сказать, и изо всех сил старался сдержать слезы: после тяжелых боев в Риттерсхоффене, после всех трудных месяцев и после раны теперь неприятель сделал в отношении меня столь широкий жест. Наконец я собрался с силами и ответил:

«Мне бы хотелось тоже выразить свое уважение к вам, генерал, и к вашей дивизии. Мы восхищались вашей храбростью и упорством, с которыми вы держали оборону в деревнях Хаттен и Риттерсхоффен, несмотря на то что ваши батальоны в течение нескольких суток находились в окружении. Особенно впечатлило нас то, как вы вышли из боевого соприкосновения – ночью, да так, что мы ничего не заметили. Когда вы ушли, мы все сошлись во мнениях, что в Риттерсхоффене не было ни победителей, ни побежденных. Утром после вашего отхода мой командир, полковник фон Люк, играл хорал на уцелевшем среди руин церкви органе, а мы, солдаты и вынесшие горькую ношу войны жители, плакали».

«Через несколько дней, – продолжал генерал, – я бы хотел встретиться с вами в присутствии моих офицеров и послушать о том, как вы, немцы, вели бои в Риттерсхоффене, обсудить ваши трудности и вашу тактику. Уверен, нам есть чему у вас поучиться».

– Я был поражен, – завершил Вилли Курц свою эпопею, – с каким интересом внимали американцы тому, что я рассказывал, и не только о боях с ними, но и о том, что происходило на фронте в России. Я провел с ними несколько дней и как раненый скоро получил свободу.

Только в 1988 г. мне довелось познакомиться с «Лотарингским крестом» – боевой хроникой 79-й пехотной дивизии [139] . Там я прочитал в том числе и такие слова: «Когда война в Европе закончилась, “Нью-Йорк таймс” процитировала “историю майора Курца”, изложенную в “Юнайтед-Пресс”».

В 1960 г. Курц отправился в Канаду по делам фирмы, связанным с приобретением древесины, потом жил несколько лет в Бразилии, после чего вернулся в Канаду, где и обрел свою вторую родину.

После разговора в его замечательном доме в Массасауга близ Торонто я в последний раз увиделся с ним в 1987 г., за несколько месяцев до его смерти от инфаркта.

В начале апреля становилось все очевиднее, что маршал Конев будет наступать напрямую через Нейсе, а не на юго-запад, как можно было предполагать.

Поэтому Шёрнер принял самостоятельное решение передислоцировать нашу 21-ю танковую дивизию и дивизию «Лейбштандарте» в район Штремберга и Котбуса, то есть на расстояние примерно в сто километров к югу от Берлина на опушку знаменитого своими озерцами леса Шпрее западнее Нейсе.

В ночь с 12 на 13 апреля наша дивизия в срочном порядке в воинских эшелонах отбыла на север. Ввиду подавляющего превосходства в воздухе русских передвигаться было возможно только ночью. Рано утром 15 апреля 21 состав прибыл в новый район сосредоточения; еще 6 находились на пути следования туда. Затем Гитлер распорядился перевести две вышеназванные дивизии в резерв армии.

Из перехватов мы знали, что 1-й Белорусский фронт Жукова насчитывает в своем составе семь армий на Одере в районе Кюстрина и две армии у г. Франкфурт-ан-дер-Одер, а 1-й Украинский фронт Конева – шесть армий против наших позиций на Нейсе. Примерное соотношение численности русских и немецких войск выглядело следующим образом: по пехоте – 6:1; по артиллерии – 10:1; по танкам – 20:1, по самолетам – 30:1, добавим еще, что немецкие дивизии утратили былой напор и боевую мощь.

Мы даже не успели сориентироваться на местности, когда 16 апреля русские перешли в гигантское по размаху наступление: с пяти утра противник открыл огонь из 40 000 орудийных стволов, одновременно и в районе Кюстрина, и на нашем рубеже по Нейсе. При поддержке штурмовой и бомбардировочной авиации русские танки ринулись вперед и с первого же удара прорвали наши позиции.

Затем события развивались очень быстро.

В ходе немедленной контратаки образовалась огромная брешь между нами и дивизией «Лейбштандарте» [140] . Тотчас же в проход устремились бронетанковые части противника, так что нашей дивизии пришлось отходить на север, где она оказалась в образовывавшемся «котле», в который угодило основное ядро 9-й армии генерала Буссе.

Под натиском атакующих наша дивизия раскололась на несколько частей. Артиллерийская группа откатилась на север и очутилась неподалеку от самых пригородов Берлина. Она, действуя независимо в ближайшие несколько суток, пробилась в Берлин и таким образом избежала окружения. Сестринский 192-й полк сражался разделенным на утратившие взаимодействие между собой боевые группы. У меня так и не было контакта с ними до самого печального конца. Моя собственная боевая группа, усиленная последними танками под командой майора фон Готтберга, поначалу участвовала в тяжелых оборонительных боях на правом крыле, в той самой точке, где русские танковые армии стремились в брешь между нами и дивизией «Лейбштандарте».

Мы все еще не утратили связи с дивизионным штабом, однако вразумительных приказов оттуда уже не поступало – по-видимому, командование потеряло контроль над обстановкой. Чтобы не дать противнику выйти нам в тыл и уничтожить нас, я приказал южному крылу «отогнуться» назад фронтом на юг. Вечером 16 апреля мне еще удавалось удерживать свой рубеж обороны, ночью же интенсивность боевых действий несколько снизилась.