Любомир Левчев - Ты следующий

— Слушай, а не экзистенциалист ли ты, часом? Что ты ведешь себя как битник в книжном Ферлингетти?

И тут произошло чудо. Гость оживился, даже улыбнулся — и начал болтать без умолку. Из его исповеди я узнал, что раньше он и на самом деле был битником. Впрочем, все его поведение определялось одним детским переживанием. Когда он пошел в школу и впервые переступил порог классной комнаты, учительница встала с места и заставила весь класс сделать то же самое:

— Дети, это внук великого Ялмара Брантинга! — и на глазах у всех поцеловала ему руку.

Это так потрясло маленького Якоба, он почувствовал себя таким униженным и посрамленным, что решил отомстить своей фамилии. Заставить всех Брантингов стыдиться его, чувствовать то же, что он сам в тот день, когда умирал от стыда. Ради этой цели он перво-наперво стал коммунистом. И начал борьбу против демагогов и социал-предателей — социалистов. Однако после XX съезда и венгерских событий Якоб разочаровался в коммунизме. Стал искать утешения у Камю и Сартра и на какое-то время практически превратился в битника.

— Пожалуйста, опиши мне, что значит стать битником! — стал упрашивать я, поскольку это обстоятельство меня сильно заинтриговало.

— Это тоже болезнь… — вот с каких слов началось его описание.

Я так и не понял, к чему относилось это «тоже», потому что мне не хотелось его прерывать. Якоб будто говорил сам с собой:

— Просыпаешься ты одним прекрасным утром в то время, когда тебе пора вставать, но не встаешь. Лежишь и думаешь: «Как же прекрасно не вставать!» Твоя молодая жена подходит к кровати и нежно говорит: «Дорогой, кофе и завтрак ждут тебя», но ты поворачиваешься к ней спиной. Немного погодя она снова подходит: «Дорогой, кофе совсем остыл, а ты опоздал на работу. Отлежись сегодня дома. Я вызову врача». Тогда ты поднимаешься. Заходишь в кладовку. Напяливаешь на себя самые старые, рваные, грязные и страшные тряпки, хлопаешь дверью и идешь куда глаза глядят. Ты не знаешь, куда ты идешь, но чувствуешь, что это незнание прекрасно. Когда ты идешь в никуда, ты ходишь повсюду. Движение — все, цель — ничто…

— Но это же сказал Бернштейн.

Якоб не обратил на меня никакого внимания. Он бесцельно шагал по своим воспоминаниям:

— Ты поднимаешь руку и останавливаешь первую встречную машину. Едешь автостопом. В Швеции шоферы не могут не остановиться. «Куда путь держите?» — любезно спрашивает водитель. А ты ему отвечаешь: «Все равно. Езжайте куда-нибудь». Водитель трогается с места, но тайком бросает на тебя трусливые взгляды. Он не знает, что и думать. А ты ощущаешь свое над ним огромное превосходство. Тебе не хочется думать. Тебе все равно. Солнце, небо, растущие по обочинам деревья и даже свежий ветер проникают в тебя через глаза. И природа завоевывает тебя. Водитель пытается заговорить с тобой, чтобы понять, не сумасшедший ли ты. Это досаждает, и когда тебе надоедает вконец, ты просто говоришь ему: «Остановись!» Опять же хлопаешь дверью и идешь через поле, останавливаешься перед каким-нибудь домиком, на твой звонок выходит приветливая хозяйка. «Что-то случилось? Чем я могу помочь?» — спрашивает она. «Я что-то проголодался!» — рычишь ты. В Швеции тебя непременно накормят. И так ты существуешь, не занимаясь ничем, кроме самого существования, и именно тогда к тебе приходит понимание того, что существование является великой самоцелью. Это не игривое dolce far niente . Это не азиатская нирвана. Это бескрайняя, как Космос, пустота.

— И как ты из нее вырвался?

— Думаю, что после некоторого периода опьянения любой человек испытывает ужас от Пустоты. Она становится невыносимой, как однообразная пища, как монотонный звук. Тогда ты начинаешь испытывать дикую ностальгию по наполненности и тебе хочется в нее вернуться. Ты понимаешь, что ты создан, чтобы создать, наполнить мир чем-то. И тебе нужно вернуться домой. Если ты этого не сделаешь, ты навсегда останешься в Пустоте. Я вернулся. Жизнь в битнических коммунах очень приятная. Меня испугали наркотики. Ведь я-то лишь алкоголик.

— Ты упомянул коммуны. Почему из битников не получаются коммунисты, а из коммунистов битники?

— Потому что бог коммунистов — власть, а для битников власть — это дьявол…

С поэтом Якобом Брантингом мы на всю жизнь стали друзьями. Когда мы увиделись с ним в Стокгольме, его дети уже встали на путь антибрантингства. В большой столичной квартире старого Ялмара они выделили маленькую комнатку, на дверях которой висела табличка: «Родительская резервация». Но у Якоба были еще две лодки и маленький домик на маленьком острове в шведском архипелаге. Одна лодка — парусник — называлась «Поэзия», другая лодка была моторной и называлась «Проза». Якоб спросил меня, на которой из двух мы поедем на остров. Я выбрал «Прозу» — как более надежную. Всего лишь один раз в своей жизни я отказался от поэзии. Но «Проза» была доверху наполнена бутылками, и мы чуть не пошли ко дну. Когда мы добрались до Телячьего острова (так называлась земля Якоба), мы объявили его независимым государством свободного духа. Но все это произошло позже, и эти истории я расскажу, если однажды придет их время.

Потому что сейчас я все еще в XI и XII веках, у катаров.

Альбигойцы утверждали, что все земное, особенно власть церкви, является порождением Люцифера. Их иерархия была очень упрощенной: «верующие» и «посвященные» (это напоминает орфических внутренних и внешних, эзотерические и экзотерические круги, а также манихейскую структуру). «Верующие» в случае смертельной опасности имели право отречься от своей ереси. «Посвященные» же были обречены защищать свои идеалы до конца, до самой смерти. У них не было права на брак, на дом и на собственность. (К женщинам альбигойцы не прикасались.) Они постоянно жили на содержании у «верующих». Считается, что «посвященных» было около 4000 человек.

Именно эти чистые апостолы, появляющиеся и исчезающие, как призраки, распространили по Европе магию богомильской коммуны. И не думайте, что «посвященных» сожгли и стерли с лица земли. Их можно встретить и поныне — притаившимися между строк какой-нибудь безобидной книги, как в пещере на обочине дороги. Невинные читатели — путники, следующие за мечтой о счастье, оставляют им слезу или вздох вместо пищи. А на другое утро они просыпаются, почувствовав внутри обжигающий огонь, и понимают, что тоже стали «верующими».

Если это вы — отрицайте!

Правда, у «посвященных» нет права отрекаться.

Когда Советский Союз самовзорвался, произошел обратный процесс: «посвященная верхушка» первой отреклась от своих идеалов, а «верующие» остались, чтобы поплатиться за катастрофу жизнью.

Секретные службы распродали тайны «реального социализма». А мистерии катаров не прояснены до сих пор. Ну, допустим, известно, что в 1167 году в Сан-Фелис рядом с Тулузой состоялся публичный собор, созванный «папой» Никитой. Известно, что на нем присутствовали и делегаты от Болгарии (которая тогда находилась под византийским владычеством). Но что на нем обсуждалось?.. Нам известно (в основном от инквизиции), что катары выступали против крещения (как ритуала), против брака (как договора), против любого официального богослужения и любого подчинения. Катары верили в то, что Божья справедливость осуществляется через единство (общность) и равенство. Творец дал каждому по два глаза и одному рту (выделив на все про все одно сердце). Так называемое «обобществление женщин» для проклятых еретиков — «свободная любовь», а вот для Великой блудницы — «разврат». Что касается светской власти, то катары ее презирали, но не недооценивали. Так, в Боснии их взгляды становятся официальной религией и разделяются местными князьями до самого вторжения турок.