Бенедикт Сарнов - Феномен Солженицына

Ситуацию в ИМКЕ я уже описал. Начальником радиовещания на Восточную Европу был сделан Шекспир, а директором «Свободы» – Джордж Бейли. Наконец, Зинаиду Шаховскую, отправленную на пенсию, сменила Ирина Алексеевна Иловайская. Весной 79-го она приезжала из Вермонта в Париж знакомиться с редакцией, а осенью уже приступила к работе.

(Там же. Стр. 173–174)

Чтобы убрать с поста главного редактора не шибко влиятельной эмигрантской газеты Зинаиду Шаховскую и поставить на её место Ирину Иловайскую (до того работавшую его секретарём), довольно было магии имени Солженицына и его политической воли. Но чтобы поставить своих (пусть даже не своих, просто угодных ему) людей на должности директора радио «Свобода» и начальника радиовещания на Восточную Европу, одних только этих рычагов было недостаточно. Тут нужно было задействовать какие-то другие механизмы.

О том, что такие мехаизмы в его распоряжении были, весьма красноречиво свидетельствует такой факт, рассказанный тем же Аллоем.

Однажды случилось ему беседовать с известным американским советологом Ричардом Пайпсом о трудном положении, в котором он оказался (это было уже после того как он уволился из ИМКИ).

Я уже рассказывал о том, как на заре нашей так называемой перестройки (в 1987 году) впервые в жизни пересёк границы «большой зоны» и оказался в городе Мюнхене, где мне была предоставлена возможность несколько раз выступить на радио «Свобода».

Почти во всех этих моих тогдашних радиопередачах я задевал Александра Исаевича.

При том, что все точки над i в тех моих передачах были уже поставлены, отношение мое к Александру Исаевичу и тогда ещё оставалось двойственным, о чем может свидетельствовать такой – хорошо запомнившийся мне – разговор.

Когда одна из таких моих «антисолженицынских» передач была записана и уже прошла в эфир, я стоял в коридоре радиостанции с несколькими её сотрудниками. Зашла речь о Солженицыне, и кто-то из них (кажется, Матусевич), обращаясь ко мне, сказал:

– Здорово вы вчера ему выдали!

Меня этот комплимент отнюдь не обрадовал, скорее смутил. И мне даже захотелось защитить Исаича, сказать, что на самом деле не все с ним так просто. И, не очень ловко пытаясь это выразить, я пробормотал:

– Что ни говори, а человек он крупный.

– Он? Крупный?! – искренне изумился мой собеседник. – Да знали бы вы, какой это мелкий человек! Как он интриговал, чтобы мы не взяли на работу Шрагина!

Реплика эта – хоть, как видите, я её и запомнил, – большого впечатления на меня тоже не произвела.

Не то чтобы я ей не поверил. Поверил. Ни на секунду не усомнился, что так оно, наверно, и было. Но все равно остался при своём. И вот почему.

Слова «крупный» и «мелкий» вообще-то говоря – антонимы. Но в данном случае дело обстояло иначе. Вся штука тут была в том, что моё «крупный» и его «мелкий» лежало в разных плоскостях. Примерно так же, как в прелестном диалоге двух персонажей пьесы Чапека «Средство Макропулоса»: влюблённого в героев великой французской революции Витека и знавшей всех их лично главной героини пьесы – Эмилии:

В отличие от Витека, который не желал поверить, что у Марата были потные руки, а у Дантона гнилые зубы, я сразу поверил, что в истории с Шрагиным Солженицын вел себя нехорошо. Но в полном с ним (Витеком) согласии полагал, что «дело совсем не в этом», потому что это – «не исторический подход».

Как бы ни выглядел Александр Исаевич во всех этих ихних эмигрантских дрязгах, я – тогда – не мог думать о нем как о мелком человеке.

Да, по правде говоря, и сейчас так о нем не думаю.

И против Шрагина он интриговал именно потому, что был не мелкий, а крупный человек.

Не мелкого тщеславия и личных амбиций ради расставлял он всюду своих людей. Не для себя старался, а для России. Для её будущего.

Просто так уж вышло, что он лучше, чем кто другой, знал, что ей нужно, России, чтобы выбраться из того исторического тупика, в котором она оказалась. И даже не только ей, а зашедшему в тот же тупик всему роду людскому. Человечеству.

Когда он ещё только начинал «бодаться с дубом», – пока не со всей ядерной державой, а с Секретариатом Союза писателей, – один из самых опытных секретарей этого Союза Алексей Александрович Сурков проницательно определил:

– Характер у него бойцовский.

Позже, особенно после того как А. И. оказался на Западе, стало видно, что для определения его характера лучше подошло бы другое слово: не бойцовский, а – вождистский.