Николай Каретников - Темы с вариациями (сборник)

Посетителей было мало. В зале, где висели Рафаэли, увидел смотрительницу – интеллигентного вида женщину в очень скромной, но опрятной одежде. Я подошел к ней:

– Скажите, пожалуйста, почему не выставлены рафаэлевские «Святое семейство», «Мадонна с молодым Иоанном Крестителем», «Мадонна со щегленком», большой «Святой Георгий, поражающий змея»? Где обе «Данаи» Тициана и его же «Венера перед зеркалом»? Где «Венера» Веласкеса? Где два больших распятия Рембрандта?

Перечислил еще несколько главных эрмитажных полотен. Она строго смотрела на меня и не отвечала. Я продолжил:

– Понимаете ли, я с детства знаю эти работы по книгам, знаю, что они находятся в Эрмитаже, и много лет мечтал их увидеть. Наконец приехал в Ленинград и вот теперь не нахожу их!

Очень тихо и медленно она произнесла:

– Вы что, прикидываетесь?

– Да нет, что вы! Я совершенно искренен! Я ждал встречи с этими полотнами долгие годы!

– Вы с ума сошли, – процедила она сквозь зубы.

Я произнес довольно длинную тираду о своем желании увидеть исчезнувшие полотна и, загибая пальцы, вновь перечислил интересовавшие меня работы. В конце тирады предположил, что живописная коллекция Эрмитажа, лишившись этих полотен, теряет главенствующее положение среди мировых живописных коллекций.

Она наконец поверила в мою искренность.

– Так, значит, вы не знаете!! Вы не знаете, что тридцать живописных работ, которые составляли главную славу Эрмитажа, были в двадцать девятом году обменены на партию американских тракторов. Через два года все эти тракторы сгнили в колхозном поле!

Он поставил передо мной на стол небольшой прямоугольной формы кожаный футляр старинной работы и спросил:

– Как ты думаешь, что это такое?

– Судя по латинскому N , оттиснутому золотом на боку, этот предмет имеет отношение к Наполеону.

Он вынул из футляра высокий, с расширяющейся верхней частью граненый стакан удивительного вкуса и показал, что в его стенке, как водяной знак, так же проступает латинское N .

– Ты угадал. Это походный бокал Наполеона.

– А как он к тебе попал?

– Я взял его в Шёнбрунне.

– Каким образом? Зачем?

– В войну я служил батальонным политруком. Когда мы вошли в Австрию, наши солдаты с яростной ненавистью относились ко всему немецкому, что было естественно. Они не знали разницы между Австрией и Германией, так как и там и там говорили на немецком. В Шёнбрунне они громили витрины, прикладами били посуду и расстреливали картины и скульптуры. Сдержать их было невозможно. Я решил спасти хоть что-то и сунул этот футляр в вещмешок.

Потихоньку поворачивая бокал в руке, я любовался скромным совершенством его формы и чистотой огранки.

– Этот бокал Наполеон потерял под Веной во время бегства из России… Я никогда не собирался расставаться с ним, но все же думал, что в трудную минуту он меня выручит – и ошибся…

В хрустале матово просвечивал водяной знак.

– В сорок девятом меня объявили космополитом. Заработки прекратились. В продажу пошли вещи и книги, но их хватило ненадолго. Наконец остался только этот бокал, и я решил, что его пора продавать. Мне раздобыли адрес какого-то частного антиквара, и, предварительно созвонившись, я отправляюсь к нему домой в один из арбатских переулков. Старичок встретил меня крайне любезно – чувствовалась старая школа. Я поставил футляр на стол и откинул крышку. Антиквар заглянул в него и сразу сказал:

– Вы взяли это в Шёнбрунне?

– Ну да! А откуда вы это знаете?

– Молодой человек, мы, в силу профессии, обязаны знать, где и какая из подобных вещей находится.

– А как вы думаете, сколько она может стоить?

– Я не советовал бы вам продавать ее.

– Но все же?!

– Думаю, что по сегодняшнему курсу она должна стоить не менее четырехсот тысяч рублей, но вам их никогда не получить, особенно в госантиквариате.

– Так что же мне делать?!

– Я вновь советую вам не продавать эту уникальную вещь.

– Но мне позарез нужны деньги!

– Потерпите… потерпите… Я покажу вам этот бокал в старом каталоге, и вы поймете, что столько он и стоит. Допустим, я сделал бы вам одолжение и купил бы у вас эту вещь для себя, так как не имею права ее перепродавать – она каталогизированная историческая ценность. Я заплатил бы вам тысяч сорок, но для вас это не имеет смысла. Быть может, вы свяжетесь с западными посольствами – там вам заплатят полностью и настоящими деньгами?..

– Спасибо за совет! Но у меня нет ни малейшего желания ехать на восток!

– Понимаю… Тогда, увы, ничем не могу вам помочь…

Я ушел от него расстроенный и решил все же проверить, правду ли он сказал. Мне дали адрес другого арбатского старичка-антиквара. Когда я поставил перед ним футляр и откинул крышку, он, заглянув в него, спросил:

– Вы взяли это в Шёнбрунне?

В 61-м Николай Погодин написал пьесу об Эйнштейне и американских атомных физиках. Ее большой фрагмент был напечатан в «Правде». Через некоторое время наши атомные физики подняли скандал: «Погодин, мол, ничего не понимает в предмете и тем более ничего не знает об американской научной жизни».

В начале лета советское правительство отправило его в Штаты «изучать натуру».

Наша компания отбыла в Коктебель.

За пару недель до конца пребывания в Крыму сын Погодина Олег получил телеграмму из Москвы: «Папа умирает, срочно выезжай».

Он немедленно вылетел в Москву. Вернувшись из Крыма, я тут же поехал к Олегу.

– Почему умер папа? Что случилось?

– Ты ведь помнишь, что он много лет тяжело пил. В прошлом году врачи предупредили: если не бросит пить, то проживет недолго. Он бросил. Когда вернулся из Америки, пару недель протянул спокойно, потом устроил чудовищный запой. Началось кишечное кровотечение, и его уложили в больницу; в этот момент меня и вызвали. Когда я пришел к нему, он еще был в полном сознании. «Почему ты это сделал, отец?» – спросил я. Он ответил: «Сынок, я больше не могу и не хочу жить. Их техника: самолеты, автомобили, холодильники – все это Марс. Но, знаешь, при наших деньгах мы и здесь могли бы ее иметь. Дело в другом… В силу обстоятельств я попал на самый верхний интеллектуальный этаж Америки. Это замкнутая каста – в нее даже своих не пускают. Общаясь с ними, я понял, что ничего не знаю и не понимаю, я не способен отрываться от земли. Я раб. Я больше не хочу жить!»

Два Андрея резко пересекли границу между светом и темнотой и вышли к горящему костру.

Один тянул за руку девицу и, после того как все перездоровались, быстро утащил ее в траву. Дальнейшее сопровождалось игривым хихиканьем, которое оттуда доносилось.