Владимир Афанасьев - Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине

Научно доказано, что шумы вредны для человека, расстраивают его нервную систему и даже сокращают продолжительность жизни. В нашей стране ведется большая гуманная работа по устранению и уменьшению шумов на производстве и в быту. Почти во всех областях существуют в частности обязательные постановления облисполкомов, запрещающие громкое пользование радиолами и радиоприемниками даже в комнатах, не говоря о выставлении их на подоконники и балконы. Но постановления эти остаются на бумаге. И вот заведется в квартале какой-нибудь такой урод, который с мелко-купеческим хвастовством выставляет на подоконник радиолу, включает ее на самый предельный уровень передачи, «пусть все знают, какую я дорогую радиолу купил», а милиция считает это безделицей, общественность же недостаточно мобилизована средствами высмеивания этих явлений в прессе, в кино, на эстраде, для того, чтобы дать дружный отпор. И хочется спросить: зачем же тогда ограничивали шоферов отменой гораздо более скромных автосигналов? Много ли от этого выиграла тишина?

«Уж сколько раз твердили миру», что во всем нужно чувство меры. При современном уровне радиотехники, при мощности выпускаемых радиол, радиофикация обращается в бедствие, если не принять мер для сохранения общественной тишины.

P.S. Многоуважаемый Владимир Aлексеевич! Писатель Леонид Федорович Зуров, проживающий в Париже в семье И. А. Бунина на правах приемного сына, кажется, с 1929 года, попросил меня прислать Вашу повесть «Владимирские проселки». Я послал в издании «Роман-газеты».

Солженицын А. И.

В середине 60-х годов минувшего столетия попался мне на глаза один из толстых московских литературных журналов с «Письмами из Русского музея» Владимира Солоухина, к тому времени уже хорошо известного советской читающей публике поэта и писателя. Но, увы, еще неизвестного мне, молодому тогда максималисту и снобу, считавшему пустой тратой времени чтение чего бы то ни было, выходящего из-под пера современных авторов. Но случилось так, что ошеломляющий эффект от прочтения «Писем из Русского музея» погнал меня в библиотеки на поиски других произведений автора.

До появления «Черных досок» оставалось, кажется, года два. Они ушли у меня на ознакомление с «Владимирскими проселками», «Каплей росы», сборниками стихов. Я понял, что обнаружил на земле единомышленника, писателя редкого и мощного дарования. Ощущение духовного родства, близости жизненных и мировоззренческих позиций, определявших отношение к судьбам Отечества, его истории, вере, традициям, было настолько явственным, что невольно тянуло как-нибудь познакомиться с этим бесстрашным гигантом. А после «Черных досок» мысль о знакомстве стала просто навязчивой идеей, которая, к счастью, вскоре материализовалась стараниями моего дядюшки А. Л. Казем-Бека, знавшего В. А. Солоухина чуть ли не с конца 50-х годов.

Постепенно наша дружба становилась крепче и в сугубо человеческом плане: мы неизменно были вместе и в радостных, и горестных семейных обстоятельствах, а в некоторых случаях даже обрастали элементами почти родственной связи: моя жена крестила внука-первенца Владимира Алексеевича, а сам он был моим шафером на венчании в церкви Город-ни-на-Волге, куда вез нас на своей машине, то и дело приговаривая:

– На твоей свадьбе, Зурабчик, как видишь, я не только шафер, но и шофёр!

Вскоре после нашего знакомства В. А. Солоухин завершил работу над книгой, которая в узком кругу доверенных лиц получила конспиративное название «Кувальдяга». Тот, кто смог прочесть ее уже в 90-х годах под исконным названием «Последняя ступень», легко догадается, почему именно «Кувальдяга». Остальным скажу, что на рубеже 60—70-х годов эта повесть о превращении пламенного комсомольца в убежденного патриота-антикоммуниста под воздействием правдивой информации о коммунизме действительно могла оглушить читателя. Если бы она оказалась напечатанной (а этого не могло произойти, просто потому что не могло произойти никак), то не менее чувствительно она, конечно же, отразилась бы на самой идеологии. В одном из «камешков» (см. «Камешки на ладони») В. А. Солоухин сравнивает «Кувальдягу» в образе некоей рукописи, написанной «в стол», с пулеметом, который, будь он изобретен в XII веке, радикально и просто решил бы проблему монголо-татарского ига. Смысл этого камешка на момент его публикации (конец 70-х годов) был понятен едва ли десятку человек во всем мире!

Но мы, тот самый десяток «посвященных», прочитавших рукопись, распечатанную в трех экземплярах женой моего дядюшки С. Б. Казем-Бек, хорошо понимали, что попади она «куда надо», то стала бы настоящей кувальдягой прежде всего для самого автора. Поэтому было решено один экземпляр переправить надежным людям «за бугор» с инструкцией печатать ее только в случае ареста или смерти писателя, второй экземпляр – оставить в распоряжении автора, а третий – передать на хранение мне в качестве резервного варианта со всеми правами и полномочиями при наступлении «страхового» случая.

Ниспровергательная от начала и до конца, «Кувальдяга» являла читателю поистине демонический образ Ленина, во многом складывавшийся из его собственных высказываний и выступлений, тщательно отобранных автором из разных ленинских изданий, в том числе и закрытых для общего пользования. Все то, что давалось полунамеками и угадывалось между строк в «Письмах из Русского музея», «Черных досках», в очерках «Время собирать камни», звучало в «Кувальдяге» в открытую – мощно, убедительно и неотразимо!

Надо бы здесь упомянуть, что годы, в которые «Кувальдяга» задумывалась, обретала материал и собственно плоть, были временем подготовки и проведения «всенародных торжеств» по случаю 50-летия Октября и 100-летия его вождя. Я как-то пошутил:

– А что если посвятить «Кувальдягу» задним числом сразу обеим годовщинам? Не оставили же их без внимания наши «шестидесятники» и воздали же каждой хвалу: кто – поэмой «Братская ГЭС», кто – «Школой в Лонгжюмо», кто – зарифмованным требованием «не кощунствовать и убрать Ленина с денег»…

– А чего там еще специально посвящать, – последовал ответ, – «Кувальдяга» и так посвящена только революции и Ленину!

Много позже, уже в перестроечные годы, когда только ленивый не обрушивался на советскую власть и не клеймил большевиков, из теле– и радиопередач, а также журнальных и газетных публикаций как-то получалось, что благословенную перестройку и гласность всем своим «смелым и бескомпромиссным» творчеством готовили исключительно и только те самые «шестидесятники», а вот Солоухина подавали однобоко – только как ниспровергателя образа Ленина, который, безусловно, не был лишен отдельных недостатков, но все же…