Владимир Афанасьев - Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине

– А если обратиться как раз к замыслу, то есть к вопросам темы, идеи, творческого духа?

– Меня волнует и поворот рек северных на юг, я считаю, что это будет огромное преступление против нашей природы среднерусской. Меня волнует состояние среднерусской деревни нашей, которая распадается, обезлюдевает. И вообще срединная часть нашего государства обезлюдевает. Меня волнует состояние народа: и алкоголизм, и равнодушие к труду, и равнодушие друг к другу. Но это не значит, что я за все эти темы сейчас начну хвататься и буду пытаться их воплощать. По мере сил я стараюсь – в рассказах ли, в очерках ли, в стихах ли – не уходить от этих всех вопросов, и даже наоборот, решать.

– Русский писатель всегда был больше, чем просто писатель; он был учителем жизни, просветителем, духовным «отцом нации». Причем одни из писателей выражают национальное самосознание образами, идеями своего художественного творчества, другие сочетают это последнее с непосредственной общественной деятельностью, используют публицистические жанры. Каково соотношение в вашей писательской биографии художественного творчества и общественной деятельности? Чем вас привлекает жанр публицистики?

– Публицистика и общественная деятельность – разные понятия. Публицистика – это собственно писательская деятельность. Действительно, все русские писатели были публицистами. Писали статьи, речи говорили, выступали. Или даже где-то в художественном произведении все равно какая-то публицистика была, публицистические отступления. Например, у Толстого – очень много публицистических отступлений в романах, лирические отступления, которые смыкаются с публицистикой. А общественная деятельность его – помощь голодающим: деньги собирал, столовые устраивал для голодающих…

У меня в «Письмах из Русского музея» много публицистики, в последней работе – «Продолжение времени» – тоже. Это моя непосредственная писательская задача.

Стихи тоже публицистическими могут быть. Другое дело – общественная деятельность. Скажем, можно было бы принимать более активное участие в Обществе по охране памятников. Меня избирали членом президиума этого общества, но недолго я там работал, потому что считаю его бесправным, а потому бесполезным почти. Можно выступать на литературных вечерах, собирать какие-то подписи, письма писать какие-то в защиту природы или в защиту памятников старины – вот это общественная деятельность в чистом виде.

Многие писатели у нас ведут другую общественную деятельность: их выбирают депутатами, секретарями Союза… Или, например, редактор журнала или член редколлегии. В общем, такого рода деятельности у меня никакой общественной нет. За исключением публичных выступлений, литературных вечеров. За исключением того, что я всегда готов поддержать всеми доступными мне средствами какую-то идею, повторяю, по защите природы ли, по защите ли памятников старины и так далее.

– Владимир Алексеевич, согласитесь, общественная деятельность писателя – понятие широкое. И публицистика – не просто нейтральный литературный жанр, но во многом сфера проявления гражданских чаяний и устремлений писателя, прямое и главное средство актуализации волнующих общество проблем.

– Вся писательская работа – общественная деятельность. Чтобы не писал: романы, стихи, все это его общественная деятельность в чистом виде. Вот он депутат Верховного или местного совета – это его общественная деятельность. То есть это работа, не связанная со страницей писательской, которая лежит на столе. Должность какая-то, собрание, конференция, симпозиум. Вот сейчас в Софии в конце октября будет Международная ассамблея писателей, я участвовал уже в двух таких софийских ассамблеях. Это – тоже все общественная деятельность.

– Кроме того, прошедшим летом вы председательствовали на II Всесоюзном Лермонтовском празднике в Тарханах, участвовали в Блоковских днях в Шахматове…

– Ну, это просто проходят вечера литературные, выступить на юбилее у товарища, председательствовать… Мало ли на каких вечерах приходилось председательствовать… Юбилей у кого-нибудь. Попросят. Соглашаюсь. Как и каждый из нас. Это жизнь просто.

– Ну, то юбилей какого-нибудь коллеги. А тут – великие имена.

– Блок – тоже коллега. В Тарханы ездил на Лермонтовские дни, я не чураюсь такой деятельности. И в Михайловское ездил на Пушкинский праздник. В прошлом году статью мне «Литературная газета» заказала к столетию смерти Тургенева – я написал. Общественная это работа или не общественная? Общественная, но и литературная тоже.

– То есть вы не мыслите художественного творчества без общественной деятельности: все это неделимо для вас…

– Есть люди среди писателей, которые считают: вот я сижу, пишу, никаких звонков, собраний – от всего отбрыкиваются. Никаких вечеров, никаких статей – ничего. Есть такая линия поведения. Вот Тендряков, недавно скончавшийся, таким был. А у меня немножко другой темперамент гражданский – я охотно принимаю участие во всех мероприятиях.

– Владимир Алексеевич, что повлияло (или кто повлиял) решающим образом на ваше стремление писать?

– Это, так сказать, тайна тайн, и никто этого не знает. Вот я люблю пример приводить с Нестеровым, – будущего известного художника мальчиком отдали в реальное училище в Москве (он из уфимской купеческой семьи). Проучившись год или два, он пишет, не помню где: не то в дневнике, не то в письме своем: «Я начинаю выделяться по рисованию». Почему сто человек учатся, а один начинает выделяться по рисованию, а другой, может, по пению, а третий – по шахматам, а четвертый – по математике? Вот какие-то способности, те или иные, или другие: математические, может, актерские или певческие, как у Шаляпина, проявились, или художнические, как у Нестерова. Или, скажем, в Рязани бегают сотни мальчишек белоголовых, а один Сережа Есенин начинает писать стихи… Почему вдруг в четырех классах начальной школы, где я учился, одного вот обуяла, так сказать, страсть писать стихи – трудно сказать… Конечно, я могу назвать поэтов, кто был первыми, чьи стихи я слушал, заучивал наизусть, еще не умея читать даже. У меня сестра была, Екатерина Алексеевна, она очень любила читать вслух Пушкина, Лермонтова, у нее были прекрасные однотомники и того, и другого. Моя мать знала наизусть много стихов Некрасова, Никитина, Сурикова, Кольцова. И вот стихи Лермонтова, Пушкина, Некрасова я заучивал, запоминал с голоса. Но не думаю, чтобы это одно могло повлиять: если начать с детства, заставить мальчика четырех лет заучивать наизусть стихи, то это еще не значит, что он потом сам начнет тоже стихи писать.